После Чернобыля. Том 1

   Первые попытки забросать с вертолетов аварийный реактор мешками с песком, бором и свинцом были уже в полдень 26 апреля. Но в этот день мешки не долетали до реактора из-за высокой температуры восходящего воздушного потока. Наибольший эффект был 27 и 28 апреля”.

   В 19.00 генерал-лейтенанту Антошкину в общих чертах изложили обстановку и поставили задачу с авиацией прибыть в район Чернобыля. Николай Тимофеевич послал свою машину в театр к командующему ВВС генерал-лейтенанту Крюкову (они всегда друг друга подстраховывали и знали, кто где находится). Решили, что ехать надо Антошкину. Обсудили, кого он должен с собой взять и что из техники перебрасывать в этот район.

   — Я взял начальника химической службы с приборами и всем нашим снаряжением, какое положено брать в соответствующих случаях. Моим помощником из вертолетной авиации стал подполковник Нестеров (он был заместителем командующего по армейской авиации). Ночью он вылетел с полком в район аварии: утром ожидался туман, поэтому и решили вертолетный полк перевести ночью в г. Чернигов, на училищный аэродром, чтобы 27-го утром он уже был в Припяти.

   Генерал Антошкин поехал домой, переоделся, попрощался с семьей. Забрал своего помощника и на военной машине УАЗ-469 убыл в направлении Чернобыля. Выехав на трассу из Киева, настигли колонну автобусов, да так и не смогли ее обогнать до самого Чернобыля. Эти автобусы были предназначены для эвакуации припятчан.

   Уже за 18 километров от станции, выезжая из г. Чернобыля, они хорошо видели зарево. “На элементарном уровне разбираясь в атомной энергетике, я понял, что дело плохо, стало не по себе. Над реактором — дым. Психологическое состояние неприятное…”

   К полуночи прибыли в горком партии г. Припяти. Он гудел, как улей, и видно, что — давно. Генерал Антошкин нашел первого военного — это был Герой Советского Союза генерал-полковнник Б.П. Иванов. Представился, а Иванов представил Антошкина Правительственной комиссии, Б.Е. Щербине. Николай Тимофеевич доложил, что полк перебрасывается в г. Припять, и к утру 27-го первые вертолеты прибудут.

   В атмосфере было грозовое положение, над г. Припятью — туман, поэтому вертолетный полк перебрасывали в обход грозы. С рассветом первая машина приземлилась прямо на городской площади, между речным вокзалом и горкомом партии, около цветника. Ее привели полковник Нестеров и командир полка полковник Серебряков. Генерал Антошкин своей фуражкой дал им отмашку, где сесть, там и сели. Они привезли и полковую старенькую радиостанцию.

   Члены Правительственной комиссии на этом вертолете поднимались над реактором, разведывали обстановку. Одновременно летчики отрабатывали методику выбора направлений для заходов, скорости и высоты полетов, чтобы в реактор можно было сбрасывать грузы, которые рекомендовали ученые. “Я убедился, что Брюханов — не трус. Он летал трижды, так трусы не поступают".

   Какие именно грузы придется сбрасывать, летчикам сказали, но делать это не приказывали до тех пор, пока не было принято решение об эвакуации жителей.

   Другие четыре вертолета Антошкин посадил на стадион, а потом еще на площади сажал сразу по три машины.

   Летчики видели, что народ взбудоражен, люди спрашивают, в чем дело, небольшими группами стараются прорваться в горком, к Правительственной комиссии. Приходилось отгонять от вертолетов мужчин и женщин с детьми, даже с колясками — лезли поглазеть: “Генерал, жалко, что вертолет посмотрим, что ли?” Сами летчики ходили в респираторах и уже знали, что их машины заражены, около них фон был уже рентген в час: ветер дул как раз в этом направлении, через лес, который вскоре стали называть Рыжим.

   — А они-то без респираторов, даже дети! Меня удивило, что атомщики ведут себя так легкомысленно. Но, вероятно, они не знали ситуации. К обеду жителям сказали, чтобы готовились к эвакуации. Заместители министров внутренних дел Украины и СССР отрабатывали систему эвакуации, как боевую операцию. После обеда она началась, и за 2 часа 40 минут все люди были вывезены. При этом высочайшую организацию показала милиция, — вспоминает генерал.

   И на него гнетущее впечатление произвел вид города: таранька на веревочках сушится, белье на балконах, брошенные коляски. Все это бесхозное. Продуктовые магазины специально оставлены открытыми, чтобы население и оставшиеся разобрали продукты. Антошкину тоже предложили взять водку и вино.

    — И жители, и я знали, что вина типа “Каберне”, “Алушта” выводят радионуклиды из организма, а водка ослабляет их действие — все было разобрано. Но вертолетчикам пить нельзя, особенно перед полетами. В авиации — самый сухой закон. Только в праздничные, субботние дни, и то чуть-чуть: летчик не должен баловаться вином. Таких мы просто выгоняем с летной работы.

   Когда население было эвакуировано, вертолетчикам разрешили пробные броски. В оставшееся время до захода солнца они накидали 60 тонн — методика только-только отрабатывалась, да и вертолетов еще было мало. Мешки с песком часто приходилось грузить самим летчикам, так как гражданских помощников на подвеске почти не было. Случалось, они и отказывались, требовали специальную одежду и т. п.

   Мешок весил 80-120 килограммов. Экипажи сами загружали их и внутрь вертолетов. Им помогал даже генерал Антошкин — при погонах и галстуке, но в обычной, легкой одежде. Все “вооружение” — респиратор, сбоку на ремешке радиостанция да в кармане дозиметр-”карандаш”. Г.А. Шашарин и Н.Т. Антошкин разъезжали в машине по зоне, выбирали подходящие карьеры для добычи песка и глины, вертолетные площадки.

   Первый день рабочих полетов. Вот вертолеты взлетают, зависают над реактором. Бортовой техник привязывается страховочным поясом, открывает входную боковую дверцу, смотрит, что называется, невооруженным глазом вниз, в радиоактивный дым, на жерло реактора и кидает вниз мешок. Машина в это время — на высоте 200 метров (высота вентиляционной трубы — 150 метров), Со стороны видно, как вертолет, идя по прямой, над реактором вдруг проваливается, опускается — не хватает тяги двигателей, чтобы удержать высоту; 500-рентгеновый прибор зашкаливал...

    После посадки первый бортовой техник прапорщик Вышковский бегал в кусты — его рвало. Потом — снова к машине в полет. “Ребята у нас хорошие”, — говорит Николай Тимофеевич. За один полет каждый член экипажа получал порядка пяти рентген, а бортовому доставалось и побольше. Во рту — вкус железа. Голоса сипят...

    С заходом солнца экипажи вместе со своим генералом ушли на аэродром в Чернигов, где по его приказу уже были затоплены все бани и сауны для летного состава. А сам генерал всю ночь со своим штабом прорабатывали всевозможные вопросы, давал указания. “Летчики, думайте, как увеличить производительность”, — всем было ясно, что при таких темпах работы, какие были в первый день работы, будет заражен весь состав, но без толку. Летчикам он сказал, что над реактором полторы тысячи рентген: не измерял, а прикинул, как бы почувствовал — он не раз говорил о своей способности как бы оценить, ощутить опасность. Если там и не полторы тысячи, внимательность и осторожность не помешают. Категорически запретил “лаптями удивлять мир”, то есть — не раскачиваться, не баловать над реактором. Сказал, что “весь мир нам не простит, если мы уроним вертолет в район реактора или не туда сбросим груз — позор”. И сами летчики уже начали понимать, что собственно авиационная авария или нечеткая работа в такой обстановке просто немыслимы. Сознание личной ответственности скоро заполнило всех.

    Генерал-лейтенант Н.Т. Антошкин не спал трое суток. Когда получил на это официальное разрешение, вернее, когда ему приказали выспаться, он потребовал от дежурного солдата, чтобы ровно через четыре часа поднял во что бы то ни стало. Ему казалось — только заснул. А солдат уже трясет за плечо: “Вставайте!”

    “Не считаясь с опасностью, проявил высокие личные качества и живую инициативу”, — так сказали о нем позже, вручая звезду Героя Советского Союза...