После Чернобыля. Том 1

   — Думаю, что у нас, в ФРГ, не нашлось бы столько добровольцев, чтобы приехать на такое опасное место для ликвидации последствий аварии, — сказала корреспонденту многотиражной газеты энергостроителей “Трибуна энергетика” А. Хармс, одна из трех представителей экологических обществ ФРГ, отважившихся приехать в 30-километровую зону. Остальные члены делегации отправились кто на Байкал, кто в Среднюю Азию, и понять их можно — они выбрали очень интересные маршруты. Но, оказывается (и западногерманские гости не скрывали этого) поездка в Чернобыль воспринимается ими как проявление отчаянной смелости.

    Вот говорим: 30-километровая зона. А почему 30-и?

   — Да, мелкомасштабные характеристики поверхности конкретны. Однако обобщенная граница 30-километровой зоны условна, — сказал мне в июне 1986 года член Правительственной комиссии заведующий отделом Института биофизики Министерства здравоохранения СССР профессор B.C. Кощеев. Эта граница не означает, что по одну сторону черты фон такой, а по другую — иной. Не означает она также, что люди по ту сторону черты не испытывают воздействие излучения. Поэтому профилактические защитные меры внутри зоны в какой-то мере должны транслироваться и на внешнюю территорию. Это касается и сельскохозяйственных работ на открытом воздухе. В некоторых случаях здесь людям следует работать в перчатках и легких респираторах, а контроль этих обстоятельств должен быть организованным и продуманным. Внутри зоны порядок уже наведен, теперь пора проверить обстановку и за ее пределами.

   Действительно, позднее и за границей зоны, как известно, дополнительно отселяли жителей. В зоне же есть относительно чистые участки, и в некоторые деревни жителям официально разрешили вернуться на постоянное жительство.

     Просто в первое время условились “описать циркулем” наиболее общую для всех границу. Тогда же замечание B.C. Кощеева было очень своевременным. Оно относилось как к местным жителям, так и к ликвидаторам, ночевавшим сразу за границей зоны. Тогда еще 30-километровая зона не работала по вахтовому методу (две недели в зоне и две недели дома). Поэтому к ликвидаторам стали приезжать в гости жены с детишками и родители.

    На заседании Правительственной комиссии 12 июня 1986 г., генерал химической службы И.П. Иванов доложил о том, что в г.Припяти установили автоматизированные системы контроля за радиоактивным фоном, и теперь нет необходимости посылать туда по нескольку раз в день дозиметристов. Фон в городе стабилизировался. Скоро приборы установим и на реакторе, — продолжал генерал, — Они будут автоматически передавать на пульт и записывать разнообразные сведения о его поведении. Можно будет и поменьше ездить к реактору. Вблизи него, благодаря принимаемым и уже принятым мерам, радиационная обстановка имеет тенденцию к снижению, стабильна.

    Так уж получилось, что после эвакуации населения из г.Припяти никому не было дано указание установить контроль за радиационным фоном на рабочих местах тех, кого здесь оставили на службе, в том числе от министерства внутренних дел УССР. Эти люди, в частности, контролировали работу охранной сигнализации. А когда замерили фон в их комнатах, выходивших окнами на АЭС, результаты оказались удручающими. Людей немедленно перевели в подвальное сооружение, где уровни радиации были более безопасными. Установили жесткий контроль по многим точкам в городе Припяти. У личного состава вневедомственной охраны появились свои дозиметры. Но независимо от того, были они “вооружены” дозиметрами или нет, припятские работники милиции вели себя как патриоты: например, В. Кучеренко, А. Стельмах. О мужестве и храбрости сотрудников Полесского, Чернобыльского, Иванковского отделений милиции уважительно говорили даже в Министерстве внутренних дел республики.

 ВРАГ-НЕВИДИМКА

     “Нет, человек не бесчувственен, человек подвигнется, если только ему покажешь дело, как есть”.

Н.В. Гоголь.

    "Съезд на обочину запрещен”,— требует транспарант. Никто и не пытается: все быстро привыкли и к такой противоестественной ситуации — понятно, что радиацию на обочины смыли с дороги и дожди и поливочные машины. Наоборот, протест, возмущенно скорее вызвали бы легкомысленные косари или мирно пасущиеся коровы...

   Зону “надевали” на себя сразу. В нее входили, как в объективную реальность. И ее законы, вероятно, из чувства самосохранения, воспринимали тоже сразу, как неизбежное и единственно возможное. А вот мирная жизнь даже через день-два казалась нереально прекрасной и к тебе как бы не относящейся.

   Самым поразительным ощущением у всех, и как открытие неожиданным, было возвращение из 30-километровой зоны в нормальную жизнь даже через день. Здесь — веселое солнце, а не просто изнуряющая жара. Веселые лица... Они радовали и удивляли, будто вы попали на другую планету.

   Предостерегающие транспаранты в 86-м стояли не только в пределах, но и довольно далеко от границы 30-километровой зоны на дорогах Киевской, Гомельской, Черниговской областей. Трагизм заключался именно в их обыденности. Транспаранты не убирали и много позднее, когда опасность существенно уменьшилась. Может, забыли, а может — для большей гарантии.

    Нет крови. Нет стонов. Нет никаких видимых признаков опасности. Но если наступит адаптация к чувству опасности, может настичь смерть...

    Когда в сельской местности или в таком же совсем недавно милом, тихом и зеленом провинциальном местечке, как г. Чернобыль, больше не лают собаки и не кудахчут куры, становится страшно.

    Самым страшным на омертвевших чернобыльских улицах, на мой взгляд, были даже не покинутые дома с великолепными садами — это тягостная картина, но о ней заранее знаешь, к ней как бы готов, хотя к виду мертвого города привыкнуть невозможно. Осознать этот факт меня заставила пара кошек. Они сидели перед своими калитками, там, где прежде обычно сидели их хозяева. Они даже не пытались ластиться к людям — знали, что это бесполезно, их никто гладить не будет! И в глазах их была безмерная печаль.

    Я пошла по улице дальше. Вот из-под забора вылез домашний кролик. Посидел, подумал и отправился обратно. А невдалеке солдатик не выдержал — взялся обмывать под краном морду бездомного пса. Но ему товарищи заметили, что теперь обмывать придется его самого. И ведь это — всерьез. У столовой в “Сказочном” я видела красивейшего крупного породистого пса, которому все старались положить что-нибудь вкусненькое. Нос его постоянно кровоточил... Вот эта превратившаяся в смертельную опасность мирная жизнь и была особенно страшной.

    Как-то утром в июне 86-го в Чернобыле я вышла во двор. Мощный аромат клубники насытил воздух. Вот она — под ногами. Четверть гектара спелой, блестящей, пышной, ароматной клубники...

    А есть нельзя. На свою неровную тонкую кожицу клубника больше, чем какие-то другие плоды и ягоды, набирает радиоактивную пыль. А уж пыли в то жаркое и сухое лето было достаточно.

    Инструкция не позволяла ходить по траве, касаться листьев на деревьях и кустарниках — они собирают пыль. Правда, дозиметристы уверяли меня (неофициально), что можно есть черешню после мытья в пяти водах; можно есть яблоки, если как следует их помыть и вырезать серединки.

   И действительно, яблоки, сливы, черешню, вишню ели многие, включая председателя оперативной группы Правительственной комиссии. И шутили, что это безопасно, если сердцевинки яблок и косточки закапывать поглубже в землю.

   Местные фрукты ели не потому, что не привозили чистые. Лишь первый месяц-полтора в столовых было маловато фруктов и овощей. Потом горы свежих, маринованных и соленых овощей и яблок постоянно и неограниченно лежали на подносах в любой столовой круглый год. Были соленые арбузы, украинское лакомство; у эксплуатационников — и апельсины.

   Просто хотелось, зреют ведь перед глазами на каждом шагу. Большая часть Чернобыля — это одноэтажные частные дома. И в каждом дворе — свой небольшой плодовый сад и цветники.