Воспоминания об Александре Грине

Я хотела идти за извозчиком, но Александр Степанович настоял, чтобы идти к гостинице пешком (это было недалеко). Я боялась, он уговаривал:

- Обморок был, несомненно, от духоты, теперь мне хорошо: хочу Феодосию попробовать своими ногами и подышать морским воздухом.

Не торопясь, шаг за шагом, дошли до гостиницы. Уложив и укутав Александра Степановича в шубу, я пошла в лабораторию узнать результаты анализа.

PAGE 384

Врач Ибянский, нам незнакомый, но знавший нас в лицо, попросил подождать с полчаса. Наконец анализ был готов. Врач, видя мое заплаканное лицо, сказал:

- Да вы не торопитесь плакать. Анализ очень благополучен, палочек нет; это значит - открытой формы туберкулеза у вашего мужа нет. Анализы во всякое время приносите. Передайте мой сердечный привет и пожелание скорейшего выздоровления Александру Степановичу - я большой его почитатель.

И сразу словно камень у меня с сердца свалился. На крыльях неслась в Инфизмет: чахотки нет, Александр Степанович выздоровеет!

Вечером наши знакомые феодосийские врачи пришли к нам и снова тщательно обследовали Александра Степановича. Диагноз был: ползучее воспаление легких.

«Опасности нет, - сказали врачи, - но предупреждаем: ползучее воспаление легких - заболевание длительное, требующее большого внимания и заботы и крепко изматывающее больных. Сердце у Александра Степановича сильное, и это великий помощник в лечении болезни».

На следующее утро, успокоенные, мы на автобусе уехали домой. Александр Степанович, несмотря на обморок накануне, чувствовал себя очень хорошо, оживился. Начался новый период лечения, суливший, как нам казалось, выздоровление.

Недели через полторы температура начала спадать, самочувствие улучшилось, но сил не прибавлялось.

Иногда он что-нибудь записывал, иногда жаловался, что «Недотрога» очень капризна, никак не находит правильного русла, начинается так же трудно, как когда-то «Бегущая по волнам». Никак не может сладить с сюжетом, то ли потому, что мозг ослабел от болезни, то ли сюжет очень сложен. В этом романе должно быть много горечи от столкновения «недотрог» с действительностью, но никакой плаксивости, уныния, так как эти люди с обостренной душевной чувствительностью и любовью ко всему истинно красивому, чистому и справедливому настолько привыкают таить в себе все чувства, что они редко заметны окружающим. И лишь гибель их может иногда косвенно указать на пережитые ими страдания.

Дни шли тихо. На душе становилось спокойнее, - температура заметно снижалась. Иногда это были десятые доли градуса, но уже не было того чувства, кото

PAGE 385

рое приносила высокая температура. Иногда Александр Степанович жаловался на нытье в левом подреберье, но очень редко, ел хорошо.

Были у нас и на редкость тихие дни, когда казалось, что близится выздоровление. Были и радости: телеграмма от Н. С. Тихонова, посылка и чудесное письмо от неизвестной А. М. Новиковой.

Согревала доброта человеческая и здесь, в Старом Крыму. Александр Степанович не мог жить без чаю. Мы с мамой бегали по городу и искали его, где могли, пытались достать его из частных спекулянтских рук. Население прослышало: болен писатель, без чаю жить не может. И стали к нам приходить то старушки, то детишки неизвестные, - приносят чай: кто осьмушку, кто просто щепотку, завернутую в бумажку. Постучат. Откроем, сунут чай в руку и, сказав: «Для вашего больного», бегут опрометью от двери. А то на улице подойдет какая-нибудь незнакомая женщина и, смущаясь, говорит: «Вы уж не обижайтесь, у вас, слышно, больной любит чай, передайте ему на здоровье». Стук в дверь. Александр Степанович спрашивает: «Кто пришел?» - «Чайный человек, Сашенька». - «Жив курилка - собака…»

Но нужда остается нуждой, и Грин, памятуя всегда доброе к себе отношение Горького, решил снова, как в 1920 году из Боткинских бараков, обратиться к нему за помощью. Он написал Алексею Максимовичу большое, хорошее письмо, которое послал в Москву нашему старому знакомому поэту Георгию Аркадьевичу Шенгели, прося передать его Горькому.

Проходили недели, ответа не было. Молчал и Шен-гели. Александр Степанович в новом письме спросил Шенгели - передал ли тот письмо Горькому? Получен был краткий, суховатый ответ: «Письмо передано». Опять стали ждать известий. Александр Степанович, зная достаточно Алексея Максимовича, был уверен в благополучном ответе, но ответа мы так и не получили, - видно, письмо до Горького не дошло.

В декабре благодаря помощи Н. С. Тихонова с Грином заключили договор на отдельное издание «Автобиографической повести». Издательство должно было высылать нам ежемесячно по двести пятьдесят рублей. В здоровье Александра Степановича наступило заметное улучшение. Мы решили, что в нашей жизни наступил

PAGE 386

уже перелом к лучшему. Но, увы, в скором времени здоровье его снова стало ухудшаться.

В конце марта 1932 года Александр Степанович перестал сидеть в кресле, говорил, что «стержень в спине исчез».

Зима в тот год легла в Крыму очень рано и долго не уходила. В марте было так холодно, что даже закутанного Александра Степановича было еще невозможно выносить на свежий воздух. Домик же, где мы жили, стоял фасадом на север, комнаты были небольшие, потолки низкие, окна маленькие.

- Сменить бы нам квартиру, - как-то раз сказал Александр Степанович. - Надоел этот темный угол, хочу простора глазам.

Я обрадовалась этому его желанию, мне был суеверно неприятен домик, где мы жили: как только мы в него въехали в мае 1931 года, так начались беды.

Словом, желание Александра Степановича я приняла с радостью и сразу же начала поиски. Целые дни я рыскала по всем концам городка. Александр Степанович даже не сетовал на отсутствие, а ждал с нетерпением.

- Истомился я в этом подземелье, - говорил он, - хочется солнышка в комнате.

Монашки еще зимой предлагали мне обменять мои золотые часики на их маленький домик-избушку. Услышав, что я ищу квартиру, они несколько раз повторяли свое предложение. Александр Степанович, которому я, как и зимой, рассказывала об этом, не соглашался, советуя мне гнать «чернохвостниц». А я очень волновалась - время шло, уже наступил май, уже выносили больного в сад, здоровье его не улучшалось, а нового жилья не находилось.

- Ну и осточертело же мне здесь, только и маячит перед глазами сруб колодца да ствол дерева, - горестно говорил он при каждой моей неудаче.

И я решила без разрешения Александра Степановича обменять часы на монашескую хатку. Что это только хатка - неважно, но зато она стоит высоко, в глубине сада, фасадом на юг, боковые окна на восток. Это будет то, чего всегда хотел Александр Степанович.

…На следующий день к полудню комната Александра Степановича была побелена, полы хорошо промазаны

PAGE 387

глиной с половой (полы в домике были земляные) и посыпаны свежей душистой травой.

Александр Степанович весь день лежал в тени под орехом. Ел в тот день, как ни разу за последние два месяца, - с аппетитом. Тоскующего взгляда не было.

Как стал спускаться вечер, он мне говорит:

- Не надо меня нести в дом, я хочу сам пойти.

- Да ты же упадешь!

- Ты мне немного помоги, так и доплетемся. Я сегодня себя чувствую значительно бодрее.

Мы с ним тихонько и побрели.

Кровать Александра Степановича стояла у широкого трехстворчатого окна, в окно выглядывали головки зацветавших лилий - оно было невысоко над землей. А в другое окно, у ног Александра Степановича, протянула свои ветки невысокая молодая слива. Из окна у постели открывался широкий вид на уходящие к реке черепичные крыши старокрымских домиков и окрестные высокие лесистые холмы.