Воспоминания об Александре Грине

Не было ли это действительно «возвращением» Александра Степановича? Молодым, в бедах и горестях, он был на юге, красота которого, коснувшись его души, не пробудила в нем жажды к югу, к жизни там, к ощущению праздника природы, и он жил в Питере, в бедной прелести его климата. Переезд в Крым вернул его к чувству утраченного и вновь обретенного высокого и светлого в жизни, ибо он всегда, даже в болезни, благодарил судьбу, толкнувшую нас на юг.

± ±

PAGE 399

ДОРОГА НИКУДА

Роман «Дорога никуда» - первоначально назывался «На теневой стороне». В 1928 году на выставке английской гравюры в Музее изящных искусств в Москве Александр Степанович увидел маленькую гравюру Грин-вуд а «Дорога никуда».

На этой выставке я была с ним и подробности помню очень отчетливо: выставка происходила в одной из небольших, неправильной формы комнат музея; окна от входа справа, у окна на стеллаже под стеклом рисунок или гравюра Дюрера - букет фиалок. Слева на стене, на высоте человеческого роста, небольшая гравюра в незаметной темной рамке, изображающая отрезок дороги, поднимающейся на невысокий пустынный холм и исчезающей за ним. Суровая гравюра. На ней надпись по-английски и перевод по-русски - «Дорога никуда» и имя автора - Гринвуд. Александр Степанович сказал: «Как хорошо названа гравюра… «На теневой стороне» переменю на «Дорогу никуда». Это заглавие отчетливее отвечает сущности сюжета, темы. И, заметь, художник Гринвуд. И моему имени это созвучно. Очень, очень хорошо!»

КНИГИ

Когда мы жили в Петрограде, книг не покупали. В городе было много библиотек; Александр Степанович имел добрые связи с Публичной библиотекой, где широко пользовался книгами, иногда даже получал их на дом.

После переезда в Феодосию первой крупной книжной покупкой Александра Степановича был Большой энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона. «Без энциклопедии, - говорил он, - в таком захолустном городке, как Феодосия, жить очень трудно».

В Феодосии были две не очень богатые библиотеки - городская и у водников. А как только у нас появлялись хотя бы небольшие свободные деньги, Александр Степанович покупал книги. Когда приезжали в Москву, любили бывать на книжном развале у Красных ворот.

Из русских писателей Александр Степанович многих любил и ценил. Очень ценил Льва Толстого, восхищаясь его мастерством, силой таланта, великим, «даже как бы циничным» знанием жизни. Любил искренне и сердечно

PAGE 400

Чехова. «Настоящий художник и настоящий человек, - говорил Александр Степанович, - какая умная, добрая душа; мало кто так любит людей, как он». Любил Лескова - «страстный, своеобразный человек, трудный и талантливый. Учиться и учиться у него надо».

Горький, Бунин, Достоевский, Аксаков, Щедрин, не весь Тургенев, Гоголь - привлекали Александра Степановича и ценились им. Разве перечислишь тех, кого он читал, о ком говорил.

Среди молодых русских прозаиков серьезно привлекали его внимание Малышкин, Булгаков, А. Толстой, Фадеев, Катаев, Ильф, Федин.

С удовольствием читал Александр Степанович китайские сказки, «Русские сказки» Афанасьева, книги о путешествиях, например «Путешествие в Южную Америку» Ионина, и другие. Любил иностранную литературу; Эдгара По, Сервантеса, Диккенса, Бальзака, Мопассана, Дж. Лондона, Сеттона-Томпсона, Киплинга - особенно «Свет погас», Мериме, Стендаля, Цвейга, Синклера Льюиса - особенно «Главную улицу» и «Мартина Эрроусмита», Голсуорси, Гофмана; из молодых - Ша-дурна «Где рождаются циклоны», Арлена «Зеленая шляпа», Дорджелеса «Ехать…» и многое, многое другое, что уже угасло в моей памяти.

ПОРТ

Запахи, шум и грохот порта любил Александр Степанович. Это, говорил он, осталось в нем с юности, с Одессы, когда, работая или ища работы и пищи, целые дни толкался он по порту, его закоулкам, припортовым кабачкам и харчевням.

Острые запахи моря, нагретой солнцем пыли, каменного угля, грохот лебедок, крики грузчиков, ароматы выгружаемых и нагружаемых товаров, фруктов, стройная суета работы, дали пройденных или впереди лежащих путей песней вошли в его душу и остались там навсегда.

Летом почти каждый день, хотя бы ненадолго, мы заходили с ним в Феодосийский порт. Мало в нем было движения в те годы, но порт все равно прельщал нас. Иногда, молча, «положив душу на бок», как говорил Александр Степанович, сиживали мы где-нибудь в уголке порта будто бесцельно, но так хорошо!

14 Зак. № 272 PAGE 401

Почти напротив въезда в Феодосийский порт был полуподвальный кабачок «Серый медведь». Александр Степанович любил зайти туда выпить вина, съесть чебуреки. «Только в припортовых местах можно встретить такое несоответственное, но уютное название кабака», - замечал Александр Степанович (см. «Алые паруса»).

В Москве, в клубе Дома ученых, Александр Степанович играет с кем-то на бильярде. Интересная партия в самом разгаре. В этот момент в бильярдную входит администратор и обращается к играющим: «Прошу, товарищи, очистить бильярд. Анатолий Васильевич Луначарский хочет поиграть». В бильярдной оживление, наблюдающие за игрой стоя, отходят, садятся в кресла, стоящие в дальнем углу комнаты; ожидающие очереди частью расходятся.

Александр Степанович продолжает игру, как бы не слыша слов администратора. Тот подходит к нему: «Товарищ Грин, я прошу вас освободить бильярд для Анатолия Васильевича. Прошу вас».

Александр Степанович на минуту приостанавливает игру и говорит: «Партия в разгаре, мы ее доиграем». - «Но Анатолий Васильевич должен будет ждать!» - «Так что же, и подождет. Я думаю, Анатолию Васильевичу будет приятнее посмотреть хорошую игру, чем видеть холопски отскакивающих от бильярда игроков. Прав ли я?» - обращается он к своему партнеру. Тот кивком выражает свое согласие. «Но ведь это для Анатолия Васильевича!» - тщетно взывает администратор. «Тем более, если вы не понимаете», - бросает Александр Степанович и продолжает игру. В это же мгновение в бильярдную входит сопровождаемый несколькими лицами Луначарский. Администратор с растерянным видом бросается к нему, пытаясь что-то объяснить. «Не мешайте товарищам играть», - останавливает его Луначарский, садится в кресло и наблюдает за игрой.

ОТНОШЕНИЕ ГРИНА К ДЕТЯМ

В самом Александре Степановиче, замкнутом, одиноком, внешне суровом человеке, иногда мелькало что-то детское.

* * *

PAGE 402

Детей он любил по-своему, не сюсюкая. Он жал им руки, как взрослым, разговаривал с ними, как с равными, никогда не ахал и не удивлялся им, - как Эгль в «Алых парусах». Говорил: «Люблю их душевную невинность и естественность, но не люблю замечать их будущую взрослую сущность, а у них это очень рано проявляется».

Дети типа Ассоль из «Алых парусов» или Тома из «Гнева отца» влекли его к себе, как равные.

В 1924- 1925 годах в Феодосии было много беспризорников, ютились они в подвале разрушенного дома, недалеко от нас, и у Александра Степановича были с некоторыми из них теплые отношения: «Даст ли жизнь им возможность стряхнуть с себя то уродливое, что привила им беспризорность», -говорил Александр Степанович.

«Вдохновение? - спрашивал Александр Степанович. - Для меня вдохновение - это хорошее, спокойное состояние в часы писания, когда все идет стройно, не цепляясь, как цепь, - звено за звеном. И лишь иногда, прочитав написанное, я испытываю волнение удовольствия, определяемое для меня одним словом «хорошо». Лучше всего об этом сказал Ромен Роллан: „Опытный художник знает, что так называемое вдохновение приходит редко, что разум заканчивает дело интуиции"».