Воспоминания об Александре Грине

Вечером, когда мы остались одни, сказал, что не хотел рассказывать, представив себе, как это глупо выглядит со стороны.

И еще встреча с читателями, в Москве. О ней мне рассказал Александр Степанович.

В 1929 году, сидя в каком-то маленьком ресторанчике у Никитских ворот за кружкой пива, Александр Степанович за одним из столиков заметил группу интеллигентных людей, несколько провинциального вида. Они закусывали, и один из них, немолодой человек с утомленным лицом, все время пристально вглядывался в него. Александр Степанович тоже всмотрелся, думая, что это какой-нибудь давнишний знакомый. Но нет. Не знаком. Александра Степановича это пристальное внимание немножко задело, он подозвал официанта, чтобы расплатиться и уйти.

Тогда незнакомец поспешно встал, подошел к Александру Степановичу и, извинившись за свое не слишком деликатное поведение, спросил - не с писателем ли Грином он имеет честь говорить? Вся компания за столом обернулась в их сторону. Незнакомец объяснил, что видел его портрет в «Огоньке», хорошо его запомнил, много о нем думал и так как все они тут - он показал в сторону тех, с кем сидел за столом, - горячие почитатели его таланта, то он и осмелился обратиться к Александру Степановичу, решив, что это, быть может, единственный случай в их жизни.

Это были экскурсанты - педагоги и служащие откуда-то из-под Пензы. Они попросили уделить им пять минут на память об этой встрече. Александр Степанович сразу смягчился, подсел к компании и проговорил с

± ± ±

PAGE 377

ними добрых полчаса. Его спрашивали обо всем: где и как он живет, как родилась его манера писать, почему мало его книг, радуют ли Александра Степановича его произведения? На прощанье самый молодой из них попросил Александра Степановича каждому написать на клочке бумаги свое имя, чтобы навсегда сохранить память о встрече. И Александр Степанович, сам радуясь, спрашивал каждого имя, отчество и фамилию и писал два-три слова на подкладываемом листке.

Изредка в Феодосии к Александру Степановичу заходили скромные юноши, реже девушки, проходившие Крым пешком или проезжавшие через Феодосию куда-то дальше. Этих безымянных своих поклонников Александр Степанович всегда встречал ласково и приветливо. Особенно если они были невзрачно одеты и застенчивы. «Все они напоминают мне самого себя, и хочется оставить в их сердце теплый след», - говорил Александр Степанович.

Но однажды пришел человек, который надолго оставил в наших сердцах теплый, неизгладимый след. Мы жили тогда уже в Старом Крыму. Он пришел в конце апреля или в мае тридцать первого года, немолодой уже человек, лет сорока пяти, с наружностью ничем не примечательной - невысокий, худой блондин, с круглым простоватым лицом и серыми спокойными глазами. Отрекомендовался слесарем какого-то Брянского завода. В прошлом он матрос, ходивший в кругосветное плавание, зовут его Иван Ермолаевич Белозеров. Пришел к нам, так как хотел увидеть своего любимого писателя, книги которого, по его словам, помогли ему понять самого себя. Приехал он в Феодосию, узнав, что Александр Степанович там живет. Но оказалось, что мы уже переехали в Старый Крым, и он пошел к нам пешком, чтобы собственными глазами увидеть все, что окружает Грина.

- Чувствую, что старею, - сказал он, - не силен здоровьем, и вот решил побороть свою стеснительность и боязнь потревожить вас. Решил прийти к вам, чтобы воспоминание об этом осталось у меня на долгие годы… Вы уж простите меня, глубокоуважаемый Александр Степанович! - закончил он свою рекомендательную речь.

± ±

PAGE 378

Необычность этого человека, слова его, весь облик - простой и спокойный - очень понравились Александру Степановичу. Иван Ермолаевич пробыл у нас до вечера, рассказывал о себе и о книгах Александра Степановича, которые он знал удивительно, словно они им самим были написаны. Он даже напомнил Александру Степановичу два-три рассказа, о которых тот совершенно забыл.

Александр Степанович, обычно не любивший принимать посторонних людей, предложил ему ночевать у нас. Иван Ермолаевич сначала отказывался, боясь стеснить нас, но Александр Степанович уговорил его и уложил спать в своей рабочей комнате.

Когда мы остались одни, Александр Степанович сказал мне:

- Это удивительный человек. Большой глубины, сложности, тонкости, деликатности. И все это в скромной, неяркой оболочке. Он так отвечает моему представлению о герое романа, что хочется взять его персонажем. Он о моих вещах мне, автору, говорит такое, что я только диву даюсь, он раскрывает их действие на себя, читателя, мною и не подозреваемое. Он чистый тип недотроги. Я очень счастлив, что встретил его. Пусть оп у нас погостит.

На следующий день Александр Степанович уговорил Ивана Ермолаевича погостить подольше. Два дня он прожил у нас, и ни на минуту мы не почувствовали стеснения. Его интересовало все в Грине - и личная жизнь, и пути его творчества. И нам Иван Ермолаевич был все время интересен, как много повидавший, все взвесивший человек, сам определивший свое место в жизни.

На второй день вечером он сказал, что утром уедет. Александр Степанович уговаривал его еще остаться.

- Нет, - сказал он, - гость - это только три дня, так говорят на Востоке. Мне было хорошо. Я этих дней никогда не забуду и не хочу, чтобы у вас от меня возникло чувство душевной усталости. Едучи в Феодосию, я старался представить себе, какой вы есть. Боялся встречи, но надеялся, что вы должны быть таким, как ваши книги. Я счастлив, что это оказалось так.

Александр Степанович, дружески пожимая руку гостя, сказал ему:

- Вот и получилась у нас встреча автора с героем, так как я о вас думаю, как о человеке, олицетворившем героя моего, быть может, еще не написанного рассказа.

PAGE 379

Часто потом Александр Степанович вспоминал И. Е. Белозерова, говоря: «Если бы у меня был только один такой читатель, то для него одного стоило бы написать все книги».

II

БОЛЕЗНЬ И СМЕРТЬ

Август 1931 года - начало болезни Александра Степановича. Нам живется очень трудно - материально и морально. РАПП не дает дышать. Кончились деньги, привезенные после суда с владельцем частного ленинградского издательства «Мысль» - Вольфсоном. Кончаются запасы остро необходимых продуктов. В ленинградском журнале «Звезда» печатаются автобиографические очерки - «Бегс т32во в Америку», «Одесса», «Баку» и «Севастополь». Для книги Александр Степанович решил дать им заглавие «Легенда о себе». «Обо мне, - говорил он, - всю жизнь так много рассказывали небылиц, что не поверят написанной истине, так пусть же это будут „Легенды"».

Писал он эти повести с великим неудовольствием: «Сдираю с себя последнюю рубаху». Хотел писать автобиографию значительно позже, когда почувствует, что иссяк как художник. Писать и вспоминать былое, не торопясь, не нервничая в ожидании завтрашнего дня. Начать не с детства, как теперь, ради куска хлеба, а с богемских времен 1912-го и дальнейших годов. «Куприн-ское» время он всегда вспоминает с теплым чувством и интересом.

- Там есть о чем вспомнить и написать, - говорит Александр Степанович.

Знакомых у Александра Степановича в Старом Крыму почти нет - так, случайные. Занять не у кого. В начале августа с трудом достаю немного денег, только Александру Степановичу, на дорогу в Москву. Я знаю, что ему будет в Москве так трудно, как, может быть, еще никогда не было. А не ехать нельзя: положение безвыходное. Отодвинутая выигранным у «Мысли» процессом беда снова встала у ворот. Александр Степанович едет с тяжелым сердцем, он знает, что мы с матерью, остаемся в нужде.