Воспоминания об Александре Грине

Уходя, Яковлев сказал мне, что будет ежедневно заходить к Александру Степановичу, чтобы ему было спокойнее. Говорили мы наспех, я не хотела, чтобы Александр Степанович думал, что мы о чем-то тайно совещаемся.

Однажды, как обычно, я сидела у его кровати, отдыхала от чтения газеты вслух - только дней за семь до смерти он перестал интересоваться газетами, - Александр Степанович говорит мне:

- Не люблю я одну здесь вещь…

- Какую? Я уберу… - удивилась я.

- А как ты думаешь - что?

Я стала показывать на разные вещи. Он отрицательно качал головой. Потом показал мне на стоявший на окне будильник.

- Вот это. Он не возвращает прожитых мгновений… - и замолчал.

Я поняла, что он не досказал: «и приближает конец…» Значит, думал, что уходит…

Морфий делал свое дело. Александр Степанович, почти не испытывая болей, таял. Стал говорить медленнее. Иногда сознание его было совершенно ясным, иногда - как-то менялось, путалось.

6 июля к вечеру он заметно ослабел, но говорил еще ясно, сознательно и медленно. Ночью то дремал, то просыпался. Жаловался, что ноет в желудке. Дала ему восемь капель морфия, после чего он заснул на несколь

PAGE 392

ко часов. 7 июля, проснувшись часов в десять утра, он попил молока с коньяком и попросил не беспокоить его. Паузы между словами были долгими. Пришел врач, сказал матери, что это - конец.

СМЕРТНЫЙ ЧАС

Утро 8 июля. Всю ночь больной то дремал, то просыпался. Молчал. Лежал с открытыми глазами. Два раза коснеющим языком сказал: «Курить…» Тогда я раскуривала папиросу и держала у его губ, - сам он уже не мог твердо сжать ее губами. Затянувшись раз-другой, отворачивал голову, тогда я вынимала папиросу. На мои вопросы, не больно ли где, легким движением головы отвечал - «нет».

В семь часов утра еле слышно сказал:

- Очень мне больно.

Ввела ему морфий под кожу. Через несколько минут задремал. Спал недолго. Широко раскрыл глаза и еще менее внятно, чем прежде, прошептал:

- Теперь все хорошо.

Бледное истощенное лицо его было полно предсмертной истомы. Взгляд из усталого, но живого, постепенно делался тяжелым, мутноватым, глаза словно подернулись голубовато-серой пленкой. Но все еще были широко раскрыты.

Яркие лучи солнца наполнили комнату и легли на его лицо и грудь. Он слабо шевельнул рукой, словно отгонял их. Я опустила штору. В светлой тени ее лежал он, неподвижный и молчаливый, вперив мутнеющий взор свой в окно, из которого в комнату заглядывала зеленая ветвь сливы.

Вдруг что-то сдвинулось в его неподвижном лице.

- Помираю… - не то глухо простонал, не то тяжело прошептал он голосом уже не от мира сего, чуть приподняв голову с подушки и смотря мне прямо в глаза каким-то важным и на мгновение ясным взглядом. Затем уронил голову и снова затуманенным взором уставился на ветвь в окне.

Последний вздох - и не стало Александра Степановича Грина. Ровно в шесть с половиной часов прекрасного и грустного июльского вечера.

Несколько часов мы с матерью просидели около него в полном молчании. Немного людей нас посещали, и в

PAGE 393

эти поздние часы никто не пришел, никто не нарушил ненужными словами и вопросами горьких минут нашей разлуки. Слез не было; они высохли в последние предсмертные его дни и пришли позже, когда душа, оставшись одна, ослабела.

Летом на юге нельзя задерживать похороны. Хоронили Александра Степановича на следующий день, 9 июля.

Утром весь городок знал о смерти. Много незнакомых людей приходили прощаться с ним, приносили цветы. Нашлись и такие, что пожелали помочь мне в похоронах.

На кладбище - пустом и заброшенном - выбрали место. С него видна была золотая чаша феодосийских берегов, полная голубизны моря, так нежно любимого Александром Степановичем.

III

* * *

Все знаменательные дни своей жизни Александр Степанович приурочивал к цифре «23», которую считал для себя счастливой: 23 августа 1880 года - его рождение; 23 июля 1896 года - отъезд в Одессу; 23 марта 1900 года - на Урал; 23 ноября 1894 года по новому стилю родилась я. Александр Степанович говорил: «Значит, ты судьбою была мне назначена». 23 февраля 1921 года по старому стилю мы с ним поженились.

ГРИН О СЕБЕ

Александр Степанович не любил рассказывать о себе посторонним, да и близким рассказывал без большой охоты. И сам не расспраш3и3вал. На редкие, правда, просьбы редакций журналов 33 дать автобиографический материал он суховато отвечал: «Моя биография - в моих книгах», говорил, что настоящий художник, по существу, является главным героем своих произведений. «Внешние наблюдения над разными людьми и случаями, - говорил он, - только помогают мне сконцентрировать и оформить впечатление от самого себя, увидеть разные стороны своей души, разные возможности. Я и Гарвей, и Гез, и Эсборн - все вместе. Со стороны на себя смотрю и вглубь и вширь. Только на самом себе

PAGE 394

я познаю мир человеческих чувств. И чем шире в писателе способность проникать через себя в сущность других людей, тем он талантливее и разнообразнее. Он как бы всевоплощающий актер. Мне лично довольно познать себя и женщину, любимую и любящую меня. Через них я вижу весь свой мир, темный и светлый, своп желания и действительность. И, какова бы она ни была, она вся выразилась в образах, мною созданных. Оттого я и говорю смело: в моих книгах - моя биография. Надо лишь уметь их прочесть».

«Бегущая по волнам» - один из самых автобиографических романов Грина. Это рассказ, в поэтических словах изображающий искания и находки Александра Степановича. Вступление о «Несбывшемся» - не личное ли звучит в нем?

Ребенком, прочтя «Молли и Нолли» Кота-Мурлыки (Вагнера), затосковал он о той любви, жажда которой потом всю жизнь сопровождала его. Вот как рассказывал он мне об этом: «Я не знаю, что со мною стало, когда я прочел эту сказку, я не понимал тогда ни слова «любовь», ни всего сопровождающего это слово, но детская душа моя затомилась, и теперь, переведя это на язык взрослых, я как бы сказал себе: «Хочу такого для себя!» Это был первый стук в душу моих мужских чувств. Потом я узнал о Коте-Мурлыке, об этом человеке с пестрой душой, сказавшем вовремя мне, ребенку, верное поэтическое слово. Это был первый цветок в венке событий, о которых я тогда не знал. Было мне лет восемь. Это было как слова Эгля для маленькой Ассоль. Я рос, жизнь била, трепала и мучила меня, а образ Молли не умирал и все рос в моей душе, в моем понимании счастья».

И прелестные и дурные были на пути Грина. Биче Сениэль - итог этих встреч и исканий. Тут и юношеская Вера Аверкиева, и Екатерина Бибергаль, и Вера Павловна, и Мария Владиславовна, и Мария Сергеевна, и многие другие, ни имени, ни лиц которых я не знаю. Я никогда не хотела знать подробности о них. Молодость Александра Степановича, тяжелая жизнь, незнание жизни, жадность к ней, «тоска о Молли», алкоголь, так обостряющий и искажающий желаемые образы, вечное беспокойство и ошибки. Поиски души женщины, воплощенной в желаемый образ, поиски Дези - девушки с простым сердцем и верой в чудеса, творимые руками

PAGE 395

человечности. Такие девушки непопулярны, не привлекают взора ни блеском ума, ни изысканностью. Они умеют любить, верить, быть женой, другом.