Григорий Шелихов

- потягиваясь и как бы сбрасывая с широких плеч давившую тяжесть,

сказал в ответ на елейную речь Голикова Григорий Иванович... - Очень

даже знаю Полевого, Алексея Евсеича, - продолжал Шелихов, - молод,

правда, но разумен, просвещенья не чурается - для нашей международной

большой коммерции лучшего не сыскать... А я как раз собираюсь, только

на ноги встану, на Удь, на Шантары, Амур-реку и куда господь приведет

по следу Пояркова гавань искать, чтобы круглый год не замерзала. Без

того не стоять России на Восточном океане!

Присутствовавший на собрании по наказу Натальи Алексеевны -

"чтобы не растревожили дуроломы Гришату" - Николай Петрович Резанов с

молчаливым одобрением покачивал головой.

- Сказано: толцытеся - и отверзется, - благомысленно поддержал на

этот раз Голиков, обычно враждебно воспринимавший тягу морехода к

странствованиям. Отход Шелихова от дел товарищества отвечал планам

откупщика. "В штурманы на мои корабли проситься будет, не возьму

непутевого", - подумал степенный Иван Ларионович, злорадно представив

себе судьбу, ожидающую Колумба русского в таком путешествии.

- Зачепится с гаванью этой за китайское колесо, опять прикроют

ямыни* торговлю на Кяхте, - ворчал Фереферов, а с ним и другие

иркутские купцы, монополизировавшие торговлю на китайской границе, -

участником этой торговли был и Шелихов. (* Правители китайских

областей.)

Добродушие и спокойствие, с которыми Григорий Иванович встретил

ничем не прикрытый поход за ограничение его прав как открывателя

Америки и основателя компании, объяснялись очень просто. За несколько

дней до собрания Алексей Полевой тайно навестил морехода и рассказал о

готовящемся "обложении". Алексей Полевой, отец объявившегося в

пушкинское время по началу своей деятельности прогрессивного и

талантливого купца-литератора Николая Полевого, принадлежал к новому

нарождавшемуся в России купеческому поколению, искавшему выхода к

власти и влиянию через торговлю и деньги. В Шелихове Полевой увидел

свой идеал купца-кондотьера, завоевателя новой культурной жизни. Этот

идеал Алексей Евсеич Полевой создал в своем воображении при чтении

исторических книг. Он не мог допустить крушения Шелихова на подножке,

подставленной лабазниками, и под клятвой молчания открыл Григорию

Ивановичу замыслы Голикова. Такое обстоятельство способствовало их

сближению, и Шелихов многое передоверял скромному и робкому мечтателю

Полевому.

После поездки в Петербург Шелихов понимал, что делу его грозит

окончательная гибель, если он допустит выход из компании последних,

хотя бы только голой наживой заинтересованных людей, и вторжение на

Аляску множества слабых, но вороватых и бесцеремонных хищников.

- За помощь спасибо, господа компанионы! - торопился закончить

Григорий Иванович надоевшее ему сборище и предупредить дальнейшие

споры. - Наши промышленные, сами знаете, какие люди... Вино пей, жену

бей и ничего не бойся! Однако они не хуже нас, хозяев, а на подвиги

для родины горазд способны... Просвещение дать им надобно: обучение,

книги!

- Едино страхом божиим просвещались доселе люди, Григорий Иваныч,

пасторским словом, церковью и молитвою! - подхватил Голиков, уловив

подходящий момент для проведения своих дальнейших замыслов. - Я давно

тебе советовал просить монаршего соизволения на отправление к тамошним

жителям пастырей, духовных особ. На просвещение светом веры

православной диких американцев и наших буйственников я и сам, сколь ни

убоги прибытки мои, паишко-другой откажу....

- Полезная, государственная мысль! - неожиданно поддержал

Голикова Николай Петрович Резанов, заметив начавшее багроветь лицо

морехода. - Григорий Иванович недавно и сам препоручил мне составить

всеподданнейший доклад...

- Уж и доклад готов?! - с недоверием протянул Голиков. - А со

мною Гриш... Григорий Иваныч спорил: не к месту, мол, попы в

Америке... "Ци-ви-ли-зо-вать, грит, - насмешливо, по складам выговорил

Голиков не нравившееся ему слово, - американцев надобно, а не попов к

ним посылать! Поубивают американцы монахов за тунеядство и алчбу - не

оберемся хлопот", - пугал меня Григорий Иваныч...

- Обдумал и передумал! - оборвал Шелихов скользкие объяснения

Голикова, подчинившись предостерегающему взгляду Резанова. - Закрываю

сидение - устал, не обессудьте телесную слабость... Вот и строгий

лекарь мой идет! - кивнул Шелихов в сторону Сиверса, приближавшегося к

ним, размахивая огромным термометром, в сопровождении Натальи

Алексеевны.

Компанионы переглянулись. Они опасались не столько Сиверса, у

которого лечился весь Иркутск, сколько сурового и властного нрава

Натальи Алексеевны. Не в пример прочим купеческим женам, она держалась

с мужчинами свободно и независимо, умела показать свою силу и влияние

на мужа не только в домашности, но и в торговых делах. В разговорах

между собой компанионы называли ее "матрозкой", но в глаза держались

уступчиво: как-никак, первая русская женщина, ступившая на берег

Нового Света.

- Николай Петрович, ай-ай, нехорошо! - с улыбчивым упреком

обратилась она к зятю. Резанов с подчеркнутой предупредительностью

встал ей навстречу. - А еще слово дали: не пускать Григория Иваныча до

заботных дел... Нельзя ему кровь волновать! И вы, господа заседатели,

без конца! Пустила вас, как добрых людей, о здоровье проведать, с

возвращением от смерти проздравить, а вы... Распускаю заседание!

Гришата, тебя Федор Иваныч обслухивать будет, а гостей я сама

провожу... Подовый пирог их в столовой горнице с нельмой ждет на

закуску трудов заседательских, - объявила она и решительно повернулась

к дому, как бы приглашая засидевшихся посетителей следовать за собой.

Компанионы, пересмеиваясь, один за другим потянулись в дом за

хозяйкой. Идя по дорожкам сада, с любопытством поглядывали по

сторонам, высматривая кусты и деревья. Сад был хорош и уютен,

располагал душу к миру и отдыху. Большинство было довольно полюбовным

окончанием собрания. Хитрости Голикова многие опасались больше, чем

самовольства Шелихова, приносившего, что ни говори, немалые барыши, к

тому же настойки и подовые пироги Натальи Алексеевны славились на весь

Иркутск.

- Не осуди, Григорий Иваныч! Дело наше, сам понимаешь, гуртовое,

ты скорей... того... за гужи берись! - примирительно бормотали

компанионы, прощаясь с хозяином, и размашисто, как на торгу,

протягивали руки Шелихову, принимавшему их таким же широким

дружелюбным движением.

- Видели, Николай Петрович, меркаторов российских? Дело наше

гуртовое, говорят, - устало откинулся Григорий Иванович к зятю, когда

последний из гостей скрылся за поворотом садовой дорожки. - А допусти

их в Америку, друг друга самоистребят и под костями своими дело

схоронят - злодейства лебедевских ватаг и погибель за них Самойлова

тому пример являют... Только вы, Николай Петрович, не проговоритесь

Наталье Алексеевне, что знаете от меня о кончине Самойлова. Не хочу ее

тревожить - мою болезнь едва пережила, а старика она как родного отца

почитает. "Никто, как Константин Лексеич, - до сих пор твердит, - из

Аляксы меня вернул", - спохватился мореход на том, что проговорился о

тяжелом известии, утаенном из устного отчета возвратившегося из

Америки Деларова.

Потерявши свою самоуверенность и оправдываясь в неудачах своей

управительской деятельности, грек ссылался на то, что он вступил в

управление, не приняв дел от Самойлова, а Самойлов не вернулся из