Григорий Шелихов

вываливаясь в воду вправо от возка. С быстротою рыси Никишка, выхватив

нож, прыгнул с облучка на спину коренника и молниеносно перерезал

сбрую около удил и валька пристяжной, тянувшей в полынью коней и

возок.

- Й-ях! Й-ях, волки! - орал Никишка, сидя на спине коренника. На

паре вскинувшихся в чудовищном рывке коней он сорвал возок с

подломанного льда и выскочил на берег у самой воды.

Мореход, мокрый с головы до ног, стоял на двадцатиградусном

морозе рядом с залитым водою возком. Лежавшая в возке шуба местами

замокла и теперь, накинутая уже на плечи Григория Ивановича, ледяными

тисками сжимала его тело.

Что делать? Вернуться назад к Емельяну, казаку-переправщику,

чтобы согреться и обсушить платье? Не хотелось, - скажет: "Слушал бы

меня!" Да и вторично вступать в спор с коварной стихией небезопасно -

благо в этот раз целы выскочили...

Ближайшее жилье лежало верст за десять - сибирских немереных

верст, - село Спасо-Никольское. "Не задубеть бы дорогой, - пронеслось

в голове Шелихова, - на паре не шибко добежишь". Провалившаяся

пристяжная не выбилась на берег, ее затянуло под лед.

- Вперед! Вперед, Никишка! Гони в два кнута! Пропадем, если

глазом моргнуть не добежим до Спасского, - негромко сказал мореход,

забираясь в возок.

Подгонять не пришлось. Никишка и Митька в подмоченных тулупах

чувствовали себя плохо и побежали рядом с возком, помогая коням, с

трудом выбиравшимся по извилистой дороге через тальник на крутой

берег.

До Спасского добрались часа через полтора - в семь-восемь вечера,

когда, по сибирскому обычаю, все село спало уже непробудным сном. У

старосты Силантия, знакомого человека, к которому подъехал мореход,

долго с недоверием переспрашивали: откуда, да почему, да кто такие

поздние гости, вздували лучину, искали пимы.

Войдя в жарко натопленную избу, Шелихов отказался от еды и, выпив

стакан водки, принесенной из возка, забрался на печь, скинул сушить

мокрое, оттаявшее на нем платье, укрылся оленьей дохой и тулупом и

сразу заснул как убитый. Никишка и Митька распрягли лошадей и,

поставив их под навес - якутские кони не знают конюшни, - уселись за

щи, вытащенные хозяйкой из печи, и долго еще рассказывали Силантию о

пережитой опасности, а там и сами залегли на полатях отсыпаться за

дорогу.

Ночью мореход почувствовал невыносимую жажду, озноб и жар в

крови. Слезши с печи, разбудил хозяина, разыскал и одел с его помощью

просохшее платье. Проснувшаяся хозяйка среди ночи растопила печь,

запарила и напоила почетного нежданного гостя лесной малиной. Согнав

Никишку и Митьку на лавки, Григорий Иванович улегся на полатях, где

хозяйка приготовила ему постель.

Днем, превозмогая жар и головокружение, - никогда не приходилось

переживать такое мореходу, - Шелихов купил с помощью Силантия левую

пристяжную на место утонувшей и на следующее утро выехал одолевать

последние триста верст, отделявшие его от Иркутска, от дома.

Сменив на увалах Прибайкалья две тройки, - добрая лошадь стоила

тогда в тех местах от трех до пяти рублей, - Григорий Иванович на

третий день по насту, начавшему проваливаться под лучами солнца,

вкатил в Иркутск и минут через десять был на своем дворе.

На крыльцо выбежала, накрывшись только платком, Наталья

Алексеевна и остановилась - ждала, когда же откроются дверцы и

появится в них богатырская фигура, прогремит голос славного хозяина и

друга сердечного.

Но дверца не отворялась, ее открыл, соскочив с облучка, Никишка.

Озабоченно заглянув внутрь возка, он обернулся к ней лицом и махнул

рукой.

Не помня себя от ужаса, в предчувствии недоброго, вихрем

метнулась с крыльца Наталья Алексеевна и, перебежав в сафьяновых

сапожках по навозным кучам двора, бросилась к возку.

На нее глядело из медвежьей шубы чужое и незнакомое старое лицо,

мигали мутные, выцветшие, как будто ничего перед собой не видящие

глаза.

- Григорий Иваныч! Гришата! - всплеснула руками Наталья

Алексеевна, но тотчас же овладела собой и, сдвинув сурово черные

брови, твердо сказала уже сбегавшимся к возку и окружавшим его людям:

- Тише! Недужен Григорий Иваныч... С бережением выносите и в

спальню... А Куч, где Куч девался? - растерянно оглядывая пустой

возок, спрашивала она, только сейчас заметив отсутствие верного

красного друга и слуги.

Никишка молчал, виновато опустив голову и скосив куда-то вбок

бусины глаз. Наталья Алексеевна поняла, что Куча она никогда больше не

увидит, и, подавив спазм, перехвативший горло, первая, несмотря на

дородность, ловко проникла в возок, чтобы бережной и заботливой рукой

поддержать любимую буйную голову, подкошенную лихой бедой.

- Наталья Алексеевна... Наташенька... уплывем... на Алеутские

уплывем. Баранов Александр Андреевич ждет, поди, не дождется... и

Куча... кровь из сердца Куча с собой возьмем... там захороним Куча, в

его родной земле, - отдаваясь во власть недуга, преодолеваемого до

этого момента нечеловеческой силой воли, выговаривал в забытьи

мореход.

Истерзанное трехдневной ездой в жару и ознобе могучее тело

Шелихова, обмытого душистой сосновой водой с водкой, переодетого в

чистую рубаху и порты, обмякло и как бы растаяло в блаженном покое под

белоснежными холщовыми простынями собственной постели в собственном

дому. Только сейчас признала Наталья Алексеевна в худом и осунувшемся

лице с закрытыми глазами знакомые черты своего Григория Ивановича.

- Никишке велишь пятьдесят рублей выдать и Митьше двадцать и по

ведру водки - пущай гуляют! - с хозяйственной заботливостью неожиданно

громко, как бы во сне, сказал он. - И поплывем... с Кучем поплывем,

Наташенька...

- Поплывем, поплывем - сама распоряжусь... Не утруждай себя, спи,

не бередь души, Гришата! - положила руку на его губы Наталья

Алексеевна.

Через час, послав за чудаковатым городским лекарем шведом

Сиверсом и усадив у постели Григория Ивановича старшую дочь Анну с

зятем Николаем Петровичем Резановым, вернувшихся из гостей, Наталья

Алексеевна заставила себя заняться делами. Она привыкла к этому в

частые отлучки мужа и отлично разбиралась в разнообразных и сложных

шелиховских предприятиях, будь ли то китайские шелка, чай,

американская пушнина, моржовая кость с Чукотки или указы из Петербурга

и распоряжения генерал-губернатора Восточной Сибири Ивана Алферьевича

Пиля. Как никто, была она в курсе намерений и сокровеннейших замыслов

морехода и хозяйственной своей распорядительностью и тонкой политикой

всегда вызывала его восхищение.

Из женщин именитого иркутского купечества, с первым десятком

которого молодой "миллионщик" Шелихов не мог даже равняться по

состоянию, единственно Шелихова Наталья Алексеевна принимала участие в

скудной событиями общественной жизни города.

За свое пребывание в Америке Наталья Алексеевна, утешая людей в

совместно переживаемых опасностях и невзгодах, обещала многим работным

позаботиться об их оставленных на родине семьях, престарелых родителях

и детях. "Нам-то отселе, уж видно, не будет возвращения", - звучали в

ее ушах прощальные речи первозасельщиков. В посильном выполнении

обещаний Наталья Алексеевна видела свой первый непреложный долг.

Выполнение этого долга было как бы залогом ее собственного семейного

счастья.

Какие причины заставляли жену настойчиво хлопотать о помещении

каких-то стариков в содержащуюся на купеческие средства богадельню или

подростков из бедных семей в недавно открытое, первое в Иркутске,