Григорий Шелихов

запретительные меры отставной прокурор - пайщик Будищев.

- Распустил ты добытчиков, Григорий Иваныч, - кричали третьи, - а

мы их в Нерчинск на рудники высылать будем за нарушение подписки...

Исправника на них пошлем! - особенно настаивал на карающей руке

гнусавый голос богача Мыльникова, метившего в перегонку с Голиковым

попасть в заправилы компании.

- Ваша, купцы, утроба свиная, ненажорливая, она людей на разврат

и своеволие толкает! - вскипел наконец мореход, раздраженный тупой и

самодовольной алчностью компанионов, и достал одно из последних

секретных донесений Баранова. Он их обычно не оглашал и решения,

поскольку они часто касались вопросов щекотливых и сомнительных,

принимал единолично или по совету с Натальей Алексеевной и зятем

Резановым. - Хлеба на Алеуты и в американские селения мы не посылаем

уже третий год и делаем это для того, чтобы разобрали там старую,

тухлую муку. Каюсь, и я грешен, мирился на этаком! Купеческого сына

Егория из великоустюжских Пуртовых все знаете? Кто худое о нем скажет?

В запрошедшем году ушли люди на летние промысла без запаса... Даже

алеутское брюхо не принимало вашей муки, да еще по шешнадцать рублев

за пудик! Промышлял и Пуртов с партией в Чугацкой губе. И зашел туда

английский торговый разбойник капитан Кокс, может статься, и не

случайно зашел, если поразмыслить, что он сейчас на шведскую службу

записался... Получать в Иркутском на паи прибыль - дело немудрое, а в

Америке на паи ее промыслить - хлебнешь всякого! Деларов, лысомудрый

грек, - дело это было до приезда Баранова, - дал Пуртову трех беглых

матрозов с китобоя шведского, на Кадьяке приставшего, они и замутили

промышленных, как увидали английское судно, а может, и сговор у них на

это с Коксом был... Зашумели островные американцы: "Русские товаров не

посылают - русские сюда больше не придут! Давай муки на затуран,*

водки давай, сахару, девкам-каюркам китайки давай, не дашь - домой

повернем". (* Похлебка с мучными клецками.)

- Пострелять их Пуртову надо бы! - рявкнул в воинственном азарте

один из компанионов, иркутский старожил Фереферов.

- Там стрелять - не ветры из брюха пускать, Иван Максимыч, по

опыту знаешь! - не полез за словом в карман Шелихов под грохочущий

хохот остальных компанионов, намекая не то на неудобную в обиходе

привычку сибирского старожила, не то на две его собственные

экспедиции, отогнанные туземцами от американских берегов.

Выпучив водянистые навыкате глаза без ресниц, Фереферов было

вскочил и снова сел, вытирая взопревшую шею красным ситцевым платком.

Соседи переглянулись, ухмыльнулись добродушно и безнадежно покрутили

головами, отодвигаясь от тучного купчины...

- Вот слушайте, я зачту, что пишет Баранов, - сказал Шелихов. -

"Замутили беглые шведские матрозы алеутских мужиков. Пуртов видит - не

сладить, поехал с шведскими матрозами на Коксов корабль. Договорился

честь честью и на другой день повез ему, а матрозы те на корабле

остались, повез ему три байдары бобров и морских котов на хлеб, на

ром, на пестрядь менять... Кокс обмен обещал сделать по бостонским

ценам, а они втрое ниже наших. Подняли рухлядь на палубу, и Пуртов

взошел, а на него двое громадных негров кинулись с кандалами... Только

Пуртов не сробел - не велик собой, знаете, а в груди поперек себя

шире! - одного черного на месте ушиб, другого за борт бросил и сам за

ним вниз головой, ухватился в воде за байдару и к берегу погнал...

Кокс из пистолетов и ружей в них палил, но ушли! Одного только

ранили... На берегу старшим Медведков оставался... Есть у нас такой

бесценный человек, он с американцами, почитай, десять лет прожил и

первым у них начальником стал! Медведков мигом изготовился к встрече,

байдары в камнях укрыл, единороги выкатил, людей расстановил... и Кокс

- он в подзорную все разглядел - для острастки стрельнул с десяток

раз, безвредно - далеко стоял, а ближе через камни к берегу не

подойдешь - он на другой день и ушел в море". - Шелихов кончил читать,

отодвинулся в тень высокой белой березы и, не глядя на собравшихся,

сказал: - Вот какие люди на нас работают! Одна колюжская дорога сколь

тягостна и несносна для бедных иноверцев... Представьте едущих туда и

обратно до Якутата тысячу верст в тесной байдаре, без парусов, на

гребках, по недостатку кормов в пути голодающих, а по малоимению

пристаней погибающих от бурливости моря. Вот и предоставляю вам

судить, требуется ли отважность духа у русских быть в таких делах!

Все молчали. Невзгоды "колюжской дороги", развернутые Шелиховым в

сладостной тени сада, заставили даже тупых иркутских купцов присмиреть

и хотя бы на время прекратить возражения, порождаемые алчностью и

погоней за наживой.

- Какое же наказание положил ты на Пуртова, Григорий Иваныч? -

прервал Голиков молчание.

- Отписал Баранову объявить Егору Пуртову замечание за то, что

вступил на палубу чужеземного корабля без осторожности, и ему же и

Медведкову за удальство и достойный отпор врагу предложил выдать по

суховому паю не в зачет службы, а иноверцам промышленным, что с ними

были, по стакану водки и аршину бисера... за здоровье господ

компанионов! - без тени смущения ответил Шелихов.

- Поощрил, значит, за бунт и воровство, - подхватил Голиков,

поглаживая бороду. - Нет, Григорий Иваныч, так руководствовать и нас

не спросясь не годится! Награждения татей, хоть и невелики деньги, на

свой пай не приму...

- Кому пироги ясть, а нам с сумой по миру идти! - наливаясь

кровью и пуча глаза, пробурчал Фереферов.

- Ты постой, Иван Максимыч! - остановил его Голиков. - Не путай

пустого с делом... Мы, Григорий Иваныч, к тебе идучи, положили промеж

себя дать облегчение трудам твоим... Всем-то ты один ворочаешь, долго

ли надорваться! Вот мы и решили за счет компании подпереть тебя верным

и добрым человеком и на то место наметили Полевого, ты-то знаешь его,

Алексея Евсеича, вроде бы главным суперкарго компании назначить, -

говорил Голиков, осторожно подбирая слова и нащупывая отношение

Шелихова к попытке компанионов ограничить его доселе бесконтрольное и

единоличное управление делами компании. - Ты вот и сам не раз

жалобился, что все на себе везешь, мы и приняли в резон... Я не могу

морской торговлишкой заниматься, земноводная у меня душа, да и

откупные дела досуга не оставляют... Ты руководствовать будешь и, как

был, распорядчиком и направителем останешься, а он, Алексей Евсеич,

хозяйственные мелочи возьмет - закупку товаров, продовольствия,

доставку, раздел промысла, людей подотчетных проверку, склады,

кладовые, магазеи наши...

Собравшись у Шелихова с готовым решением подсадить в управление

заморскими промыслами цепкого блюстителя пайщицкой копейки,

недостаточно оберегаемой, как они были убеждены, мореходом, компанионы

чувствовали себя в положении охотников, обложивших берлогу медведя. В

случае взревет да на дыбки станет - откажется допустить Полевого к

делу, - сговорились поднять на рогатину: выйти всем до последнего из

товарищества "Северо-восточная американская компания" и объединиться с

ее давним и напористым конкурентом Лебедевым-Ласточкиным, а медведь

пусть подохнет...

Против ожидания медведь на дыбки не встал и даже рявкнуть не

захотел, миролюбиво потеснился и... обошел рогатину.

- Спасибо, господа купцы, что труды мои отличили и надумали

облегченье им дать. Давно пора! А ты, Иван Ларионович, прими

благодарение в особицу, как это дело, понимаю, твоя голова придумала,