Григорий Шелихов

такой пенсией Российско-Американской компании, родившейся из

шелиховского начала, которой едва хватало на дожитие.

- А мочно ли будет из жалования моего, Григорий Иванович,

половину матери в Иркутском отдавать? - спросил Кусков, на иждивении

которого была старушка мать и сестра, горбатенькая вековуша.

- Хвалю, Ванюша, что матери не забываешь! Доколе я и Наталья

Алексеевна живы, как за стеной каменной матерь твоя и сестра Фелицата

жить будут... Иди пока и про разговор до поры до времени помалкивай, -

отпустил мореход Кускова. - Ну, по-твоему, Натальюшка? - обернулся к

жене Григорий Иванович.

- По человечеству, Гришата! Ванюшу в люди выведешь, честнее его и

совестливее я никого не знаю, - в тон мужу ответила успокоенная и

просиявшая Наталья Алексеевна. - А хлопоты сегодняшние, прости

господи, про гостей и поздравителей без слова твоего отказного мне и

начать невмочь было... Пойду на поварню!

Спасаясь от суеты и приготовлений, охвативших весь дом перед

ожидаемым после полудня съездом гостей, Шелихов ушел в сад на любимое

место, к обрыву над Ангарой. Разложив на дощатом столе под кедрами

принесенные с собой карты азиатских и американских берегов Восточного

океана, Григорий Иванович углубился в их рассмотрение. На картах было

множество подлинных и скопированных маршрутов русских и иных наций

открывателей.

Особое внимание морехода привлекли лоции знаменитого французского

мореплавателя Жана Лаперуза. Копии их он получил в обмен на свои карты

от де Лессепса, посланного Лаперузом из Петропавловска-на-Камчатке

через Сибирь в Париж с отчетом о путешествии французов, когда и

Шелихов только что вернулся из своего первого плавания на Алеутские

острова.

В лоциях Лаперуза, - а он пробирался вдоль азиатского берега

Японского моря, - Шелихов тщетно искал подтверждения китайских

сведений об островном положении Сахалина. В существовавшем, по

сбивчивым китайским рассказам, Татарском проливе и южнее его, до

самого Квантуна, Шелихов надеялся найти место для русского порта,

который бы владел Восточным океаном. Но лоции и скупые пояснения к ним

не давали ответа.

- Эк француз недогадлив был! Калитку в океан меж Черным островом*

и Японским Мацмаем** нашел и на ней имя свое выставил, а где дому

быть, места не показал, - досадовал мореход, не находя в Лаперузовых

лоциях ответа на свои мысли. (* Так русские в то время называли

Сахалин. ** Остров Хоккайдо и Лаперузов пролив.)

Шелихов ясно понимал, что первым условием прочного закрепления

американских владений за Россией и выхода ее на просторы Тихого океана

должно быть обладание незамерзающими гаванями на азиатском берегу. В

поисках решения этой задачи мореход задумал план отчаянный в условиях

того времени экспедиции на собственные средства.

- Хочу пройти по гриве прерывающегося хребта от Байкала до берега

того моря, куда впадает знаменитая река Черная, называемая по-татарски

Урум, а по-нашему Амур-батюшка, и другая - Удь, - говорил Шелихов,

показывая Резанову на собственноручно вычерченной карте варианты

маршрутов экспедиции. - А надобно будет, и дальше, на реку Шунгури,*

следовать той дорогой, по которой манджуры двести лет назад китайским

государством овладели... Или еще проще - в устье Уди против Шантарских

островов, давно русскими разведанных, шняк выстроив, на нем к югу

плыть, пока не встречу места для гавани... (* Сунгари.)

- Не пройдете, Григорий Иванович, - помолчав, раздумчиво отвечал

Резанов.

- А кто меня остановит?

- Петербург! Зубовым Париж нужен, а не Тихий океан... - Мореход в

душе не мог не согласиться с мнением зятя и, свернув карту, больше к

разговору не возвращался. Но отказаться от мысли быть первым в

удовлетворении первейшей и неотложной потребности родины не хотел,

днями просиживал над картой, обдумывал тысячи способов заставить

Петербург поддержать его затею и поднять русский флаг над той

незамерзающей гаванью, - он не сомневался, что найдет такую, которой

суждено владеть Востоком...

- Батюшка! - и на этот раз вывела отца из глубокой задумчивости

посланница Натальи Алексеевны - старшая дочь Аннушка, пленившая в свои

восемнадцать лет такого избалованного победами над женскими сердцами

кавалера, как Николай Петрович Резанов. - Гости съезжаются, а вы все

над картами сидите, в будущее плаваете... Маменька обижена вашим

неглиже! Извольте идти одеваться и гостей встречать.

3

Мореход не искал и не добивался разрыва со стариной и обычаем в

домашнем быту. Дома и по торговым делам ходил в долгополом

кафтане-однорядке особого купеческого покроя - своеобразном сюртуке

российских негоциантов, поддевку носил как верхнее платье. Было удобно

и привычно. Вместе с тем в торжественных случаях, в сношениях с людьми

знатными и чиновными, при встречах с иностранцами, Шелихов поставил за

правило появляться в "дворянском" платье, выбирал его со вкусом и

носил с достоинством. Одевая дочерей по светской моде, сама Наталья

Алексеевна неизменно придерживалась в одежде старины, а Григорий

Иванович полностью разделял ее вкус и не мог представить себе свою

жену в пышном платье с кринолином и низко вырезанным корсажем

столичных модниц.

- Ахти! - с комическим испугом обнял дочку мореход. - А я под

Шантарами плаваю... Ну, идем, идем!

Часа через два после молебна с многолетием, отслуженного

иркутским архиереем Михаилом, с соборным притчом и певчими, в

торжественно убранной зале, гости по приглашению хозяина и хозяйки тут

же стали усаживаться за столы, расставленные вдоль стен просторной

комнаты.

По сторонам залы, в двух комнатах поменьше, были накрыты столы

для приказчиков и работных людей шелиховского дома.

Фигура и повадка морехода в пышном камзольном костюме белого

атласа, в котором он представлялся Зубову, резко выделялась на фоне

купеческих поддевок и темно-зеленых чиновничьих мундиров. Наталья

Алексеевна в этот раз вышла к гостям в платье необычного среди

купеческих жен фасона. Поверх глухого сарафана из дорогой китайской

парчи, расшитой серебряным замысловатым узором, был надет кунтуш

плотного синего шелка, отороченный по краям драгоценным баргузинским

соболем. Из широких откидных рукавов кунтуша выбивалась белопенным

водопадом кисея рубашки. Голову венчала кика из тончайших серебряных

кружев домашней работы, подобная короне владетельной особы. Кроме

всего этого великолепия, на плечах ее по купеческому обыкновению лежал

темный и скромный старинный полушалок. Глаза Натальи Алексеевны,

счастливой вырванным от мужа "отказным словом", сияли возбужденно и

радостно. Рядом с замужней дочерью она казалась старшей сестрой.

Именитые с женами косились на чету Шелиховых и пренебрежительно

фыркали исподтишка:

- Вольничает в кургузом под чужеземца. И Алексеевна хороша -

дворянкой, барыней вырядилась, а дочку, как гусыню, в корзину с яйцами

всадила... - иркутяне решительно отвергали кринолин. - Был бы жив

дедушка ейный, он бы показал внучке и правнучке, как в робах ходить,

срамиться!

Усадив наместника и иркутского преосвященного по обе стороны от

жены-именинницы во главе срединного стола, Григорий Иванович занялся

размещением других гостей. В этом нелегком деле, удерживая в памяти

все, хотя бы единожды обратившее на себя его внимание, мореход проявил

находчивость и такт, заимствованные у столичного высокого друга и

покровителя, Гаврилы Романовича Державина.

Когда многочисленные гости были рассажены по местам, Григорий