Заседание рейхстага обявляю открытым

Несмотря на все преследования, благодаря героизму и самопожертвованию коммунистов, и в первую очередь Карла Либкнехта и Розы Люксембург, «Роте фане» продолжала выходить и в эти тяжелые дни.

15 января 1919 года газета напечатала пламенный боевой призыв Карла Либкнехта «Вопреки всему!», его обращенные к немецкому рабочему классу слова, полные уверенности в грядущей победе:

«Да, это так! Революционные рабочие Берлина потер-рели поражение! Сотни лучших из них растерзаны! Верно! Многие сотни самых преданных нам людей брошены в тюрьмы!..

Но есть поражения, которые становятся победой; и победы, более роковые, чем поражения. Побежденные стойко держались во время кровавой январской недели; они покрыли себя славой, они сражались за великое дело, за благороднейшую цель страждущего человечества...

Сегодняшние побежденные станут завтра победителями. Ибо поражение послужит им уроком...

Ибо «Спартак» воплощает пламя и дух, сердце и душу, волю и действие пролетарской революции, «Спартак» воплощает все горе и всю жажду счастья, всю боевую решимость классово сознательного пролетариата. Ибо «Спартак» — это социализм и мировая революция.

Немецкий рабочий класс еще не прошел до конца свой путь на Голгофу... Волны событий вздымаются все выше и выше — нам ведь не привыкать к тому, что нас то вознесет на вершину гребня, то бросает в бездну. Наш корабль стойко и гордо идет своим курсом к намеченной цели.

А будем ли мы живы или нет, когда удастся достигнуть цели, все равно — жить будет наша программа: она станет господствующей в мире освобожденного человечества. Вопреки всему!»

Эта статья была опубликована утром того дня, когда Карл Либкнехт и Роза Люксембург были схвачены и злодейски убиты контрреволюционными войсками.

За четыре дня до этого Роза Люксембург написала Кларе Цеткин письмо, последнее, полученное Кларой от ее друга.

«Моя Клара, моя самая дорогая,— говорилось в письме,— сегодня я получила твое подробное письмо... не поддается описанию образ жизни, который веду я, все мы — вот уже на протяжении недель — сплошной водоворот, постоянная смена квартир, беспрерывные тревожные сообщения, а в промежутках — напряженная работа, конференции и т. д. и т. и. У меня буквально не было минуты, чтобы написать тебе! В своей квартире бываю лишь изредка, па несколько ночных часов. Но сегодня мне все же удастся, может быть, написать тебе письмо. Не знаю только с чего начать, так много нужно мне сказать тебе».

Потом она переходит к сомнениям, высказанным Кларой.

«Итак, прежде всего о том, что касается неучастия в выборах. Ты в огромной степени переоцениваешь значение этого решения... Наше «поражение» было всего лишь триумфом несколько ребяческого, незрелого, прямолинейного радикализма... Не забывай, что спартаковцы в значительной своей части являются представителями молодого поколения, свободными от оглупляющих традиций «старой, испытанной» партии — и все это надо воспринимать с учетом как светлых, так и теневых сторон. Мы все единодушно решили не придавать этому факту слишком большого значения... Ты расцениваешь проблему (имею в виду трагизм решения) совсем иначе, нежели мы, так как ты теперь, к сожалению, не имеешь с нами контактов в том, что касается многих деталей, вернее, ты не связана с ситуацией так, как если бы ты ощущала ее сама лично и непосредственно.

По получении твоего письма и телеграммы, в которых ты касаешься вопроса о выборах, моим первым побуждением было телеграфировать тебе: немедленно приезжай. Уверена, одной недели пребывания здесь и непосредственного участия в нашей работе и наших обсуждениях было бы достаточно, чтобы между тобой и нами установилось полное единодушие абсолютно во всех вопросах. Но я вынуждена, напротив, просить тебя задержаться несколько с приездом, пока у нас снова не наступят более спокойные времена. Жизнь в этой суматохе, ежечасной опасности, смене жилья, постоянной спешке и преследованиях — не для тебя, и особенно еще и потому, что все равно пет никакой возможности нормально работать и даже толком все обсудить...»

Когда письмо было на пути в Штутгарт, Клара уже знала о тяжелом положении друзей, находилась в постоянной тревоге за них. Газеты были полны сообщений о событиях в Берлине, подлая травля спартаковцев и их руководителей дошла до апогея. Белый террор распространился не только на Берлин, но и на все города, где рабочие вели борьбу. Пострадали от него и штутгартские коммунисты.

Многие их руководители были арестованы. О судьбе их никому ничего не было известно.

13 января Клара решила еще раз написать Розе Люксембург. Она приготовила письмо в двух экземплярах и отправила его по двум разным адресам.

«Моя самая дорогая, моя единственная Роза! Дойдет ли до тебя это письмо, моя любовь?.. И все же я пишу... Ах, Роза, какие дни! Так ясно ощущаю твое историческое величие и значение совершаемого тобой сейчас. Но понимание всего этого не может заглушить голос моего сердца. Ничем нельзя заглушить мою мучительную тревогу и страх за тебя... Меня охватывает чувство боли и стыда, что я не с тобой, не разделяю твоей борьбы... Вчера газеты принесли весть, что ты арестована правительственными бандами. У меня подкосились ноги. Вечером пришло опровержение. Я облегченно вздохнула и ухватилась за последнюю соломинку надежды... Прижимаю тебя крепко, крепко к своему сердцу. Всегда твоя Клара».

Известие об убийстве Карла Либкнехта и Розы Люксембург ей передали по телефону, вслед за тем она узнала о пем из газет. «Убиты при попытке к бегству» — так значилось в сообщениях. В это Клара не верила ни одной минуты. Позже открылась суровая правда.

Как Клара Цеткин потом не раз говорила, ей пришлось пережить самые страшные часы, которые когда-либо выпадали па ее долю. Но еще важнее, чем оплакивать погибших друзей, было для нее продолжать их дело, оберегать их наследие.

«Вчера рано утром пришла ужасная весть,— писала она 18 января 1919 года секретарю Розы Люксембург Матильде Якоб.— Накануне после обеда и вечером газеты сообщили об аресте Карла и Розы. Я предчувствовала страшное и немедленно телеграфировала Гаазе и фрау Циц с требованием предпринять все необходимое для спасения обоих... Я твердо решила, невзирая на болезнь, трудности с транспортом и то, что Роза отговаривала меня от этого путешествия, отправиться в Берлин, чтобы пустить в ход все средства для защиты обоих, моих дорогих, единственных. Потом пришли утренние газеты. Все кончено! Ах, моя дорогая Матильда, вы должны понять, что с этой минуты во мне происходит. Ибо если вы сами и не участвовали в политической борьбе, вы лично и по-человечески знали и понимали обоих лучше, чем очень многие политические деятели. Вы знаете, как с ними поступили... Не могу никак себе представить, что без Карла и Розы жизнь может дальше идти своим путем, что в небе сияет солнце... Матильда, Матильда, сможем ли мы это вынести — дальше жить без обоих, без Розы? Попытка дальнейшего существования для меня имеет смысл только в одном-единственном случае — если жизнь будет наполнена следующим содержанием: следуя заветам Карла и Розы, работать и бороться среди масс и с массами, зорко смотреть и заботиться о том, чтобы нас вели вперед их идеи, идеи злодейски убитых наших товарищей. Это мне завещала Роза.

Сюда же относится и следующее. Написанные Розой труды должны быть собраны и напечатаны. Они — драгоценное живое наследие, принадлежащее массам. Вместе с будущим развитием революционного движения они явятся памятником, который Роза заслужила у потомков, памятником более прочным, чем гранит. Я использую все мои силы для того, чтобы Розе и Карлу был воздвигнут достойный их памятник в социалистической литературе и истории пролетариата».

Так она и поступила, переплавив боль и страдания своего сердца в боевые дела.

«После того зверского преступления я много выступаю на собраниях, посвященных памяти Карла и Розы,— писала Клара Цеткин Матильде Якоб в конце января 1919 года.— Вчера грандиозный вечер в Эслингепе. Для входа в зал, вмещающий тысячу мест, было роздало две тысячи билетов, людей набилось столько, что некоторые падали в обморок и их выводили, настроена публика была замечательно. Сегодня вечером чествование памяти Карла и Розы в Штутгарте, где я должна буду выступать».