Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

Но я — Dobrotvorskaya.

Это связывает меня с тобой.

13.

50

15 апреля 2013

Как я оказалась в Париже?

Москву я так и не полюбила. Прожила там шестнадцать

лет, редко выбираясь за пределы Садового кольца, не

пустила корней, не обросла близкими людьми, не оты-

скала любимых мест, не наполнила ее своими воспоми-

наниями. Жила в ноющей тоске по Питеру, но

приезжать туда было больно. Нашу с тобой квартиру

я отписала твоим родителям, а квартиру своих продала

после смерти мамы. Так что и приезжать было некуда —

одни могилы. Недавно я купила в Питере славную

квартиру на Большой Конюшенной — маленькую, но

с высоченными потолками. Поняла, что готова снова

приезжать в Питер, но не хочу быть здесь туристом

и останавливаться в “Астории”. Покупая эту квартиру, я думала, что, может быть, рано или поздно сюда вер-

нусь. Насовсем. Но через месяц или два, после того как

я закончила на Конюшенной ремонт, мой босс предло-

жил мне перебраться в Лондон и курировать оттуда

редакционную политику нашего издательского дома

в Европе и Азии. Я не задумываясь сказала: “Да”.

Только спросила: “А можно не в Лондон, а в Париж?”

Леша Тарханов уже год жил и работал в Париже —

корреспондентом “Коммерсанта”. Его парижскую

историю задумала и оркестровала я. Он смертельно

устал от двадцатилетней газетной работы с ежеднев-

ными дедлайнами, равно как и от роли идеального

еврейского папы, которую блестяще исполнял. Он

всегда мечтал жить в Париже. Мечтал просто писать —

не отвечая при этом за огромные газетные полосы

и за целый отдел. Оказалось, что это совсем не сложно, стоит только захотеть. Мы просто боимся своих жела-

51

ний, как боялся их ты.

Леша переехал в Париж. Брак наш к тому времени

был уже почти формальным, держался на привычке, на общих рабочих интересах и на обязанностях вокруг

детей. Я то и дело раздражалась на него, придиралась

к мелочам, скучала, закрывалась в своей комнате, стави-

ла на живот компьютер — и смотрела кино. Наш сын

Ваня с четырнадцати лет жил и учился в Лозанне, дочка Соня ходила во французский лицей на Чистых

прудах. Жизнь как-то крутилась вокруг французского

языка, так что выбор Парижа казался естественным, а наше с Лешей расставание не было ни болезненным, ни трудным. К тому же официального разрыва

не произошло — мы оставались друзьями, близкими

людьми, коллегами-журналистами и родителями-

партнерами. Ну да, живем в разных странах. Но вроде

всё равно семья. И когда я осторожно спросила своего

начальника “А можно в Париж?”, он решил, что это

вопрос воссоединения семьи. Но в действительности

это был вопрос про любовь — на сей раз про любовь

к Парижу. Ведь я знала, что к Леше не вернусь —

ни в Париже, ни в Москве. С его отъездом я испытала

облегчение, эйфорическую свободу, счастье одиноче-

ства и радость независимости. Но одиночество прод-

лилось недолго — появился мой новый Сережа.

И возвращение к мужу стало уж совсем невозможным.

Иванчик, после всего, что случилось между тобой

и мной восемнадцать лет назад, я не могу врать или

что-то скрывать, слишком хорошо помню, как это было

и к чему привело.

Теперь я хожу по Парижу с “Богемой” Азнавура

в наушниках, не понимая, в кого влюблена — в Париж, в Сережу или по-прежнему в тебя. Леша живет в дру-

52

гом районе — около Люксембургского сада, в трехэ-

тажной крошечной квартирке, выходящей

в собственный садик. Мучительно переживает наш

разрыв и мой роман — но это отдельная история, здесь

ей не место.

Голова у меня всё время кружится — то ли от

парижского воздуха, то ли от бессонницы. Каждый раз, выходя из своего дома на Марсовом поле (я живу на

Марсовом поле!), я вижу Эйфелеву башню и хочу себя

ущипнуть, чтобы поверить в то, что это правда. Я так

хочу поделиться с тобой моим Парижем, моей

квартирой, моей башней, которую зажигают по вече-

рам, как новогоднюю елку. Вот Понт-Нёф — помню, как мы вместе смотрели “Любовников Нового моста”.

А на этом бульваре дю Тампль снимали “Детей райка”.

А вот под этим мостом Бир-Хакейм — в двух шагах от

моего дома — неистово орали Брандо и Мария Шнай-

дер в “Последнем танго в Париже”. А вот тут, на Ели-

сейских полях, Джин Сиберг продавала New York Herald Tribune. Мы с Сережей недавно ходили на ее

могилу на кладбище Монпарнас (там и твой любимый

Генсбур). Могила была усыпала окурками и билетика-

ми на метро. И еще там лежала мокрая от дождя газета.

(Я до сих пор повсюду покупаю тельняшки — такие же, как носила героиня Сиберг.) Наверное, ты всё это

пережил, когда был здесь. Но ты был без меня, я —

без тебя. Нашего с тобой Парижа не случилось.

У меня здесь впервые за много лет возникло ощущение, что вдруг получится начать жизнь сначала, жить насто-

ящим, перестать хвататься за прошлое. Ведь моя новая

влюбленность совпала с переездом в Париж.

Я опять слышу твой голос:

— Подожди, Иванчик, ты же сказала, что парень

возвращается в свою Африку.

Ну да, сказала. Он пытался уехать, но скоро рва-

нулся ко мне в Париж — сначала один раз, потом

другой, третий. Расстаться оказалось не так просто.

Он ведь тоже Сережа.

14.

54

17 апреля 2013

Как же мне тебя не хватает! Сегодня я показывала

Сереже “Пепел и алмаз”. Твой “Пепел и алмаз”. Горячо

рассказывала про Цибульского — восточно-

европейского Джеймса Дина, “с его пластикой танцора

рок-н-ролла и близорукими глазами интеллектуала

за темными очками гангстера”. Что-то объясняла, про

тебя и про всех бунтовщиков без причины сразу. Мой

мальчик минут двадцать смотрел “Пепел...” серьезно

и внимательно, потом стал целовать меня в шею, потом

и вовсе развернул от экрана и начал возиться с пугови-

цами на шелковой блузке. Потом сказал:

— Это, наверное, хороший фильм, он совершенно

нам не мешал.

И — в ответ на мою молчаливую обиду:

— Про Цибульского и рок-н-ролл я всё понял, но ведь смотреть это сейчас невозможно, да?

И я за “Пепел и алмаз” никак не вступилась.

Теперь у меня какое-то дурацкое чувство, что я тебя

предала.

Я так и не поняла, с кем занималась любовью под

звуки польской речи и стрекот автомата.

15.

20

55

апреля 2013

В каком бешеном угаре разворачивался наш роман!

Без этого угара нам, наверное, было бы не вырваться

из предыдущих отношений — у обоих они были запу-

танными. С Катей вы жили в разных квартирах и цере-

монно обращались друг к другу на “вы” — мне это

всегда казалось фальшивым. Почему вы жили отдель-

но — я не знала и знать не хотела. Вероятно, так было

“круче”, вы гордились своей свободой и своими необыч-

ными отношениями. Но часто оставались друг у друга

ночевать. А у Марковича была усталого вида религиоз-

ная жена с тремя детьми — странным образом я никогда

не хотела, чтобы он ушел из семьи, несмотря на нашу

пятилетнюю связь и мою глубокую одержимость им

и его идеями (точнее, идеями Розанова — Шестова —

Леонтьева). Он снимал комнату в огромной коммунал-

ке на улице Герцена, куда я поднималась по заплеванной

лестнице со всё нарастающей тоской.

Сейчас с новым Сережей мне хочется побыстрей

закончить разговоры и начать обниматься. А с Марко-

вичем хотелось побыстрей закончить с объятиями

и начать говорить.

Маркович был чудовищно ревнив, чувствовал, что

я ускользаю — не физически, внутренне. Я перестала

безоговорочно верить во всё, что он говорит. Более того —