Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

на тихой зеленой улице. Помню метро с прелестным

названием — Mairie des Lilas. Вдруг у Карлы

(ты называл ее Карлуша) чудом сохранились негативы

двадцатилетней давности? Она столько снимала нас

вместе — а у меня так мало наших общих фотографий.

Знает ли она, что тебя больше нет?

19.

68

27 апреля 2013

Почему нам так понравилась “Черная роза — эмблема

печали...”? Мы посмотрели ее летом 1990 года в кино-

театре “Колизей” на Невском. Сейчас этот фильм едва

ли не официально считают неудачей. А тогда мы

много смеялись и с удовольствием повторяли словечки

и фразочки оттуда. Ты восхищался Збруевым и его

брутальной репликой “Только не надо мне вертеть

вола!”. С тех пор мы вертели этого вола на все лады.

— Не надо мне вертеть вола! — то и дело кричали

мы друг другу. Вол жил с нами до моего бегства

в Москву. Ты написал трогательную картину “Верчение

вола”, я повесила ее у себя в комнате и улыбалась

всякий раз, когда на нее смотрела. Забавный человечек

вертел на веревке какого-то шагаловского вола.

Я в ответ слепила его фигурку из глины, а вместо

веревки использовала проволоку. Мне всегда нравилось

лепить и у меня получалось; иногда думаю, что могла

бы стать скульптором (ты сейчас обязательно вспомнил

бы Изабель Аджани в роли одержимой Камиллы

Клодель). Эта маленькая скульптурка тебе ужасно нра-

вилась, ты считал ее нашим талисманом. Когда я ухо-

дила от тебя, то почему-то взяла ее с собой в Москву.

Почти ничего больше не взяла, даже одежду оставила.

Талисман скоро вернулся в Питер, к тебе на

могилу. Приехала я одна, с грудью, переполненной

молоком, — в Москве остался мой месячный сын Иван.

Положила нашего маленького вола за серый могиль-

ный камень, присыпала землей, чтобы никто его

не увидел. Мне казалось, что я тебя слышу, что ты уго-

вариваешь меня перестать наконец плакать. И что

я отвечаю тебе:

— Только не надо мне вертеть вола!

20.

70

29 апреля 2013

Когда мы с тобой начали жить вместе? В сентябре, в октябре? Помню, что была осень. Закончилось жаркое

лето, схлынуло безумие. Я ушла от Марковича, ты —

от Кати. Удивительно: всё получилось просто и есте-

ственно, без драм и скандалов, как будто по-другому

и быть не могло. Родителей мы просто поставили перед

фактом. Моя подруга Ира Татарова (сейчас она католи-

ческий теософ и живет в Польше, а тогда была в тебя

влюблена, ты это знал?) сдала нам однокомнатную

крохотную квартиру в блочной хрущевской пятиэтажке

на Черной речке, на последнем этаже без лифта.

Это был переходный период — между безумием

и спокойствием. Мы сказали друг другу: “Я люблю

тебя”, — и нам больше нечего было бояться. Не надо

было оглушать себя алкоголем, чтобы друг до друга

дотронуться. Мы одновременно прочитали “Палисан-

дрию” Саши Соколова и вытащили оттуда детское

словечко “потягуси”, которым с тех пор называли

занятия любовью. Жизнь стала успокаиваться, дышать

всё ровнее, больше не требовала допингов. И да —

мы перестали пить.

Иванчик, сейчас я сижу в своей огромной париж-

ской квартире с окнами до пола и готова всё на свете

отдать, чтобы хоть на один день перенестись с тобой

в шестиметровую обшарпанную кухню. Каждая следу-

ющая моя квартира была больше и богаче предыдущей.

И в каждой — обратно пропорционально — я была всё

менее и менее счастлива.

А в той убогой хрущевке мы и вправду были

счастливы.

21.

72

3 мая 2013

Иван, привет! Ты терпеть не мог говорить про

алкоголь. А теперь я могу говорить сколько угодно —

и ты меня больше не остановишь. Это был такой слон

в комнате, постоянный страх и постоянная угроза.

Я написала, что страхи прошли, но это неправда, конечно. Страх так и не прошел — ни у меня, ни

у тебя. И ты в конце концов сорвался.

Чуть меньше года назад я стала ходить к психо-

аналитику: эти еженедельные визиты длились несколь-

ко месяцев — до моего отъезда в Париж. Я знаю, знаю, что ты мог бы про это сказать. Но мне это помогло, правда. Например, с булимией я почти справилась.

Впрочем, для тебя это пустые слова: когда мы жили

с тобой, булимии у меня не было, она всегда нападает

в отсутствие любви. Так вот, мой психоаналитик, с которой я много обсуждала тебя (прости, прости), сказала, что твоя жизнь в завязке не могла закончиться

иначе, как срывом. Тот, кто на самом деле бросил пить, может время от времени спокойно выпивать. А вот тот, кто запретил себе даже притрагиваться к рюмке, — тот

непременно сорвется, и вариантов тут нет.

Ты знал, что я боялась твоего пьянства, о котором

ходили легенды. Алкоголь менял твою личность, ты

становился жестоким, резким, почти агрессивным. Как

будто в тебя вселялся кто-то другой. Не случайно

в твоем мире было выделено специальное место для

Джекила и Хайда. Когда ты срывался, жизнь обора-

чивалась кошмаром. Однажды я сказала тебе, трезвому, что пьяный ты — это вовсе не ты, а какой-то оборотень, Волк, Чужой. Ты ответил:

— Мамочка всегда говорила мне то же самое.

73

И теми же словами.

Иногда я думаю, что приступы такой агрессии

могли быть вызваны не алкоголем, а тяжелыми нар-

котиками, о присутствии которых в твоей жизни

я не подозревала. Ни один фильм о наркотиках

после твоей смерти я не досмотрела, мне физически

становилось дурно. До сих пор не видела

Trainspotting, не дотянула до финала “Реквиема по

мечте”. Недавно решила наконец посмотреть “Мар-

цефаль”, снятый по твоему сценарию, попросила

Сергея Кальварского прислать мне фильм. Начала —

и опять не осилила. Сюрреалистическая комедия

с клиповой эстетикой девяностых и неоновыми цве-

тами показалась мне фильмом ужасов. Меня больно

задело, как профессионально и с медицинским зна-

нием дела ты описал приходы и ломки. Наверное, таким же экспертным взглядом ты когда-то оценивал

“Иглу”, с которой слезал Цой в фильме Нугманова.

Мы сидели в зале рядом, но я ничего не заметила, не почувствовала. Не потому, что была такой наив-

ной. Я не хотела знать.

Только несколько месяцев назад я заставила себя

прочесть что-то про марцефаль. Теперь хотя бы знаю, что марцефаль меняет человека, провоцирует грубость

и резкость.

В твоей статье про Тарантино возникает “подко-

лотый урка”, муза кино является в мир нюхнуть за ком-

панию с режиссером, который на кокаиновом приходе

путает курок с кнопкой ускоренной перемотки. И все

эти навороты образов — в коротеньком тексте. Автор

явно неплохо изучил предмет. Недавно собралась

с духом и спросила Брашинского: “Был ли героин, когда была я?” Он ответил: “С иглы полностью слезть

74

нельзя. Но он тебя не обманывал. Если он и срывался, то раз в год, не чаще. Может быть, раз в два года.

И только когда тебя не было в городе. Он очень тебя

берег. И себя — для тебя”.

Угрозу я видела только в алкоголе. Первые годы

вместе казались мне почти безопасными. Ты не пил, не говорил об этом, и я совсем не чувствовала, что ты

скучаешь по своим пьяным эскападам. Однако

мифология русского пьянства тебя по-прежнему

волновала. Ты нашел для нее отличную формулу —

“сберегший традицию совести в сгустке похмельного

стыда” (это про Веничку, которого ты обожал). Я не

пускала на порог и люто ненавидела твоих друзей —

наркоманов и алкоголиков вроде закадычного приятеля

Вилли. Но он в конце концов победил: именно Вилли

был с тобой в момент твоей смерти. Ты, кстати, упомя-

нул его в “Марцефале”. Там герой Михаила Ефремова