Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

— Моя девчонка ко мне уже не вернется.

17.

22

61

апреля 2013

Сегодня вспомнила кругленькую кудрявую Карлу Бони, парижского фотографа итальянского происхождения, которая приехала в Питер делать фоторепортаж

о параллельном кино. Тогда на каждого иностранца

бросались с жадным любопытством, и ты немедленно

закружил Карлу в нашем хороводе. Мы таскали ее за

собой по разным местам и гостям, чем-то поили и кор-

мили, она снимала нас вместе. На одном из ее снимков

мы сидим на Ломоносовском мосту на Фонтанке, у меня в руках кассета с “Синим бархатом” Линча.

“Синий бархат” стал одним из фильмов, сопровождаю-

щих нашу любовь. Мы оба были заворожены линчев-

ской эстетикой, кислотными цветами,

сюрреалистическим темным миром, где обитали хариз-

матические демоны — Деннис Хоппер и Изабелла Рос-

селлини. Мы написали вдвоем несколько статей про

Линча, одну из них — “Суд Линча” — для “Сеанса”.

Про Линча мы обязательно хотели писать вдвоем, это

был наш общий и наш личный опыт. Тогда, кроме

“Синего бархата”, вышло сразу несколько фильмов

в жанре, который ты называл “яппи в опасности” или

“яппи в стране чудес” — “После работы” Скорсезе,

“Нечто дикое” Демме, “Тщетные поиски Сьюзен”

Зейдельман, “В ночь” Лэндиса, “Френтик” Полански.

Всё это были истории про чинных американцев, про-

валивающихся в зазеркалье и заново открывающих мир, опасность, любовь и самих себя. Ты называл это зазер-

калье беспределом. Ты любил жонглировать блатными

словечками, но это слово произносил и воспринимал

без иронии. Беспредел. Нечто без пределов, без гра-

ниц, без барьеров. Или — бес пределов.

62

В наших головах линчевский мир рифмовался

с тем, что происходило с нами. Нас завораживала угро-

жающая атмосфера его фильмов: мы пересмотрели их

все — от “Головы-ластика” до “Человека-слона”.

“Страх рождается уже не оттого, что трудно постигнуть

объективный критерий, но оттого, что такового крите-

рия нет” (это ты — о “Синем бархате”).

Помню, как мы смотрели “Синий бархат” с тобой

и с моей однокурсницей — дело было в театральном

музее. В сцене, где Деннис Хоппер что-то нюхает

и заставляет Изабеллу Росселлини раздвигать ноги, а потом бросается на нее, истерически дергаясь, мы

с подругой стали восклицать:

— Какой мужчина!

Ты поглядывал на нас скептически, а потом не

выдержал:

— Да он просто импотент, неужели вам, дурочкам, не понятно!

На фотографии Карлы я одета по-дурацки —

тогда я плохо понимала, что мне нужно носить. На

мне сиреневый хлопковый комбинезон с широкими

штанинами, поверх — черный с сиреневым свитер

с треугольным вырезом, связанный моей мамой.

То есть я помню, что он был черный с сиреневым, на черно-белом снимке этого, конечно, не видно.

Вечно я надевала что-то безразмерное, уверенная, что

надо скрывать отсутствие тонкой талии и округлой

попы. Ты одет, как всегда, безупречно — хорошо сидя-

щие джинсы, узкого кроя рубашка. У тебя было идеаль-

ное чувство стиля, ты умел одеваться и отлично знал, что тебе идет. Мог раскопать нужную тебе вещь в груде

обносков в комиссионке. Или найти на вешалке

в магазине ровно ту куртку, которая сидела на тебе как

63

влитая. Сам гладил рубашки, стирал джинсы и чистил

зубной пастой белые кроссовки.

Мне нравилось, когда ты носил пиджаки

и плащи — это добавляло тебе серьезности и нормаль-

ности. Хотя лучше всего ты выглядел именно в джинсах, коротких кожанках, светлых узких рубашках — в том, что подчеркивало невесомость твоей изящной фигуры.

Но я была дурой, Иванчик, не понимала, что эта

джеймсдиновская аура тебе необходима. Сейчас

я выбросила бы твой темно-серый твидовый пиджак, который так любила (плечи были шире, чем нужно, конечно), спрятала бы подальше бежевый плащ

(он был хоть и вполне богартовский, но по-бандитски

длинный) и позволила бы тебе быть бунтовщиком без

причины. Ну что поделаешь — твоя юность казалась

мне опасной. Мне хотелось выстроить вокруг тебя —

и себя — солидный взрослый мир, не чреватый сквер-

ными соблазнами. В то же время мы сами столько

наговорили и написали про то, как легко провалиться

в зазеркалье, прорвав иллюзорную поверхность буржу-

азности и респектабельности.

Моего Сережу мне тоже постоянно хочется пере-

одеть. Я, может быть напрасно, считаю, что изменилась

и готова принять и уважать чужой выбор и чужой вкус

(ведь не чужой же!). Сережа одевался как типичный

айтишник — клетчатые рубахи, безразмерные кофты

и футболки, бесформенные ботинки и джинсы на раз-

мер больше. Я научила его носить белые футболки, белые рубашки, белые кеды и узкие темные пиджаки —

униформа, которая всегда оказывается беспроигрыш-

ной. Он, надо сказать, сопротивлялся, защищая

не столько свое презрение к одежде (его тут нет), сколько свою гордость и свою самостоятельность.

Ты, конечно, сейчас сказал бы:

— Иванчик, оставь парня в покое!

18.

23

65

апреля 2013

Я вчера не дописала про Карлу. А сегодня, заглянув

в мини-бар токийского Park Hyatt (я здесь lost in translation, но Билла Мюррея пока не видно), вспом-

нила, как она угощала нас орешками из “Березки”.

Я дрожала от этих диковинных соленых орешков

и шутливо обещала тебе исполнить за них любое сексу-

альное желание, чем ты, впрочем, так и не воспользо-

вался, хотя орешки мне исправно доставлял. Мое

обещание, однако, с удовольствием вспоминал и махал

жестяными банками перед моим носом: “Ну и когда?”

В голодную зиму 1990–1991 годов Карла посылала

нам консервы и упоительно вкусные супы из шампи-

ньонов и шпината в пакетиках. Летом девяносто

первого года я получила от нее приглашение в Париж.

Так что благодаря ей я впервые оказалась во Франции.

Когда я пришла в большой собственный дом

Карлы в Бельвиле, двери мне открыла хрупкая блон-

динка.

— И давно вы тут живете? — спросила я, не имея

ни малейшего понятия о том, кто она такая.

— Toujour, — ответила Мари-Лор, подруга Карлы, мило улыбнувшись. В 1991 году для меня, зашоренной

советской девицы, стало шоком, что Карла — лесбиянка.

В ее доме я встретила еще одну лесбийскую

пару — двух коротко стриженных мужеподобных

американок, кажется, их звали Арлин и Шарлин.

В первый же парижский вечер ты позвонил Карле на

домашний номер, и я, захлебываясь, рассказывала тебе, что тут — такое! И всё повторяла:

— Лесбиянки!

Вдруг до меня дошло, что слово “лесбиянки”

66

на всех языках звучит одинаково и что они, эти лесби-

янки, меня прекрасно слышат и понимают. А ты строго

наказал:

— Береги свою девичью честь, Иванчик.

И добавил довлатовское:

— Надька, взбл...нешь — убью!

Мать Карлы, статная богатая итальянка, водила нас

в японский ресторан, где я впервые в жизни попро-

бовала суши. Меня тогда чуть не стошнило, доесть их

я не смогла. Второй раз мы попробовали суши вместе

с тобой и Брашинским в Нью-Йорке — с тем же рвот-

ным эффектом. А сейчас я дрожу от любой сырой

рыбы и в промышленных количествах ем всевозмож-

ные карпаччо и тартары.

Недавно я наткнулась на статью про Карлу

и Мари-Лор в L’Humanitй. Оказывается, у них три

девочки — Жюльетта, Луана и Зелина. Мари-Лор их

выносила и родила, Карла удочерила. Они стали чуть

ли не первой французской гей-парой, которая это про-

делала легально. До сих пор живут вместе, в том же

двадцатом округе, борются за права геев. Стоит их

найти? Наверное, это совсем не трудно. Я, кажется, даже помню, где именно расположен их чудесный дом