А. Блок. Его предшественники и современники

отталкивание, скажем деревянной ритмизацией прозы) создает Белый образ

Блока-вырожденца: «И вдруг из-за зелени выбежал двор; дом, крыльцо;

распахнута дверь; Блок с женой, с матерью: приехали, — сказал он в нос; с не

очень веселой улыбкой раздвинулся рот и мутнели глаза; в сером, отяжелевшем

лице подчеркнулись морщиночки; пегое пальтецо с короткими рукавами делало

его и длинней и рукастей, — не молодцем в вышитой лебедями рубашке, как в

прошлом году, а скорее лицедеем заезжего балагана»103. Деталями вроде

«раздвинулся рот и мутнели глаза» создается колоритный образ Блока-человека

как своего рода «болотного Вия», — за этим портретом человека скрывается

определенная философско-литературная концепция, трактовка общественного

значения творчества Блока. По Белому выходит, что Блок-вырожденец, с его

мутными мистико-анархистскими теориями, совращал, тянул в идейное

«болото» также и боровшихся за передовые литературные тенденции Белого и

Сергея Соловьева: «… нас усадил в неразбериху свою»104. Сложность

положения в том, что документальный материал — статьи, письма Белого —

подтверждает, что Белый и в годы реакции обвинял Блока в следовании теориям

«мистического анархизма», и следовательно, внешне все обстоит так, как будто

Белый-мемуарист держится твердой почвы фактов. Вообще же Белый в своих

воспоминаниях чаще всего извращает реальное положение вещей посредством

особого освещения, — именно так поступает он и в этом случае105. Было бы

103 Белый Андрей. Между двух революций, с. 22.

104 Там же, с. 26.

105 Эпизод с обвинениями Белым Блока в «мистическом анархизме»

внимательно обследован в работе В. Н. Орлова «Александр Блок и Андрей

Белый в 1907 году» (Литературное наследство, тт. 27 – 28, 1937, с. 371 – 403),

написанной по свежим следам третьего тома мемуаров Белого.

нелепостью пытаться отрицать относительно непродолжительный интерес

Блока к деятельности символистской группировки «мистических

анархистов», — Блок принимал участие в изданиях, организованных

«мистическими анархистами», был некоторое время лично дружен с деятелями

этого направления. Вместе с тем не обходимо сказать об эфемерности самой

этой довольно сильно нашумевшей группировки, не сумевшей организационно

оформиться и быстро распавшейся. Теории «мистических анархистов» в

конечном счете решительно ничем не отличаются от других оттенков

символизма, — широко задуманное поначалу литературное течение именно

поэтому оказалось вполне нежизнеспособным Поэтому же и в личных

отношениях с отдельными представителями «мистического анархизма» Блок

приходит — так же как и в отношениях с символистскими деятелями других

оттенков — к постепенному отчуждению и отдалению. Факты показывают, что

и в этом случае Блок вносил свое, отличное от «мистических анархистов»,

содержание в сходные проблемы и отошел от них, обнаружив, что реальных

ответов на волнующие его вопросы у деятелей этого направления нет, а

блоковские искания им чужды, непонятны.

Письма Блока к Г. И. Чулкову, организатору группировки, обнаруживают,

что интерес Блока к «мистическому анархизму» менее всего касается самого

этого течения, как такового, и более всего относится реально к сложной эпохе, к

современности, в которой Блок пытается разобраться. В центральном

блоковском письме Чулкову по поводу «мистического анархизма» — от 7 июля

1906 г. — отчетливо видно, что «мистический анархизм» как целое, как

«программа» совершенно не интересует Блока. Только что получив книгу

Г. Чулкова «О мистическом анархизме», задуманную автором как своего рода

манифест новой литературной группировки, Блок излагает свои соображения

по этому поводу. Он выделяет в статьях Чулкова, входящих в книгу,

единственную мысль, которая ему импонирует. В тексте блоковского письма

мысль эта изложена обрывочно и неясно. Если обратиться к самой книге, то

заинтересовавшее Блока место звучит так: «Дело тут не в “приятии или

неприятии мира”, а в психологической и исторической необходимости:

социализм — по счастью — перестал быть мечтой: он сделался практикой и

борьбой, жизнью и необходимостью»106. Блок выделяет в этой фразе, как в

своем роде знаменательные, слова: «социализм — по счастью — перестал быть

мечтой». Ясно, что его здесь занимает. Он сопоставляет современное

положение с периодом Александра III, с эпохой реакции. Контекст его письма

таков, что к тому периоду, к эпохе стабильной, замкнутой в себе реакции

возврат уже невозможен. В современном брожении его занимает одно:

социальная действенность, активная жизненная позиция человека в

современности. Старые социальные установления исчерпаны до конца —

следовательно, надо искать новых жизненных путей — такова особенность

эпохи, по Блоку: «… весь табор снимается с места и уходит бродить после

долгой остановки» (VIII, 158). Кажущаяся устойчивость реакции была мнимой,

106 Чулков Г. О мистическом анархизме. СПб., «Факелы», 1906, с. 37.

революционный взрыв органичен для страны. Вывод в смысле жизненной

позиции — тот же, что и во всем комплексе блоковского творчества:

«бродяжество» как результат распада связей. Иного пока что нет, и

«мистический анархизм» в этом плане кажется Блоку в чем-то близким к его

собственным идеям. Примечательно тут еще то, что Блок видит и возможность

отрицательных, реакционных выводов из распада связей и «разрушения

личности»: «А над местом, где был табор, вьется воронье» (VIII, 158). Реально

Блока интересует возможная социальная активность, при этом толкуемая

«стихийнически»: «… на поступки решаются, не учась» (VIII, 158). Интерес к

«мистическому анархизму» оказывается реально интересом к революционной

эпохе, к вопросам возможного поведения человека в новых общественных

условиях.

Конечно, Блок ошибается, усматривая в «мистическом анархизме», и в

особенности в идеях Г. Чулкова о «слиянии» социализма и мистики, нечто

соотносящееся с революционной эпохой. В построениях Чулкова не было

решительно ничего нового по сравнению с тем, что предлагалось другими

представителями символизма — скажем, Мережковским; отличает Чулкова

только то, что «сливать», «синтезировать» он предлагает не «либеральную

общественность» и «христианство», как это было у Мережковского, но

«анархию» и «мистику», полагая, что именно такой «синтез» соответствует

революционной эпохе. Философской основой остается, как и у Мережковского,

соловьевство, — в отличие же от Мережковского, Чулков нисколько не скрывает

своих связей с соловьевством и даже предлагает его реформировать.

Центральное место в книге Чулкова занимала статья «О софианстве»,

посвященная Вл. Соловьеву. Сочетание «анархизма» и «мистики», по Чулкову,

возможно на основе философии Соловьева, однако Соловьеву-философу

свойственна некоторая ограниченность. Она состоит в том, что хотя Соловьев и

«стремился именно к совмещению мира и Христа, к примирению религии

Христа с религией земли»107, но добиться органического сплава этих двух начал

ему не удалось. Следовательно, по Чулкову, следует довести до конца дело,

начатое Соловьевым и не завершенное им, — Чулков хочет быть более

ортодоксальным соловьевцем, чем сам Соловьев. Так часто случается с

эпигонами. По существу, к этому же сводится философская позиция как

Мережковского, так и Андрея Белого.

Особенно яростные полемики вел с Чулковым Андрей Белый, — он и в

отношениях с Блоком резко порицал его за «консолидацию» с Чулковым,

настаивая на том, что следует «отмежеваться» от Чулкова, как вульгаризатора,

упрощенца. Все эти полемические неистовства Андрея Белого в исторической