А. Блок. Его предшественники и современники

содержания: «А. Блок, как нам кажется, — поэт дня, а не ночи, поэт красок, а не

оттенков, полных звуков, а не криков и не молчания. Он только там глубок и

истинно прекрасен, где стремится быть простым и ясным. Он только там силен,

98 Золотое руно, 1907, № 1, с. 89.

где перед ним зрительные, внешние образы»99. Конечно, Брюсов несколько

преувеличенно, вызывающе по отношению к своим журнальным сотрудникам

мистико-догматического склада настаивает на ясности, «полных звуках» и

«красках» поэзии Блока. Но в основном он, безусловно, прав. Он точно видит

главное не только в сегодняшнем, но и в завтрашнем Блоке — поэте

трагических страстей, выраженных «полным звуком».

Верно, хотя и тоже несколько по-своему сужая проблему, Брюсов видит то,

что это общее «эмоционально-красочное» отношение к миру собирательно

выражается у Блока в лицах-персонажах, что спор идет о типе человека и что

этот тип человека Блок стремится постигнуть именно как объективное явление,

не сливающееся с самим поэтом. По Брюсову, блоковский подход к

лирическому характеру отнюдь не субъективистский, но совершенно иной:

«А. Блок скорее эпик, чем лирик, и творчество его особенно полно выражается

в двух формах: в драме и песне. Его маленькие диалоги и его песни, сложенные

от чужого лица, вызывают к жизни вереницы душ, которые уже кажутся нам

близкими, знакомыми и дорогими»100. Слова «скорее эпик, чем лирик» могут

быть противопоставлены высказываниям С. Соловьева об «отвращении от

объективности и реализма» и «субъективизме, возведенном в поэтическое

кредо». Но и само по себе в высшей степени ценно наблюдение Брюсова о

песнях Блока, «сложенных от чужого лица». Блок и в новых своих сборниках

стремится создавать лирические персонажи-характеры, отделенные от общего

лирического потока. Подобный лирический характер, естественно, с гораздо

меньшим правом, чем обычное лирическое «я», может трактоваться как

выражение чисто субъективного отношения к миру, и Брюсов верно говорит о

«вереницах душ», т. е. о многих и разных лирических характерах, возникающих

на страницах сборников Блока. Ясно, что подобное явление тем более

содержательно, что такая трансформация лирического «я» представляет собой

одно из выражений тенденции поэта к объективированию «я», к

воспроизведению многообразных лирических восприятий мира, к

многообразию людского состава его книг. Точнее чем кто-либо еще улавливая

художественные особенности поэзии Блока, Брюсов, несмотря на позу

беспристрастности, фактически своими оценками обнажает мировоззренческие

основы спора. Слова С. Соловьева о субъективизме как поэтическом кредо на

фоне трезвых наблюдений Брюсова повисают в воздухе, они не

подтверждаются объективным материалом блоковского стиха. Становится ясно,

что в споре о лирическом характере в поэзии Блока у соловьевцев-догматиков,

по существу, дело в неприятии, отрицании самих этих характеров, в неприятии

тех мировоззренческих изменений, которые происходят в Блоке и которые стоят

за этими новыми, изменившимися лирическими характерами.

Н. Павлович в своих воспоминаниях о Блоке передает такое суждение поэта

последних лет: «Я писал сначала стихи, потом пьесу, потом статью (на одну

99 Брюсов В. Новые сборники стихов (А. Блок. Нечаянная Радость) — Весы,

1907, № 2, с. 85.

100 Там же.

тему)»101. На деле, конечно, бывал и иной порядок следования разных видов

творчества; важно, однако, то, что сам Блок вполне осознавал внутреннюю

взаимосвязанность разных сторон своей художественной деятельности. Как раз

к периоду перелома, связанного с первой русской революцией, относится

начало серьезной, ответственной публицистическо-прозаической деятельности

Блока. Она открывается статьей «Безвременье»102, опубликованной в конце

1906 г. и создававшейся на протяжении длительного периода, параллельно с

художественной работой (в собственном смысле слова) революционных лет;

примечательна эта статья тем, что в ней отчасти обобщаются, а отчасти

несколько по-иному, с неожиданной стороны, освещаются и другие стороны

деятельности поэта (в особенности тесно по-своему она связана с блоковским

театром). В свете этого первого крупного обобщающего прозаического опыта

поэта, между прочим, особенным образом проясняется и смысл полемик

Андрея Белого с Блоком. Нахлынувшие в творческое сознание Блока в связи с

революционными событиями проблемы освещаются здесь чрезвычайно

отчетливо, хотя и в системе прозаических образов-символов, т. е. в то же время

запутанно, мистифицированно. В высшей степени замечательно то

обстоятельство, что Блок дает здесь в сущности социальное, общественное

истолкование волнующим его творческим проблемам, связывая их в один

общий узел и концентрируя все свое внимание на проблеме человека.

В современности, по Блоку, чрезвычайно явственно обнаружился распад

старых общественных связей в России, сказавшийся прежде всего во

внутреннем разрушении устойчивых форм бытовой и нравственной жизни

человека. Наиболее характерное в сегодняшней человеческой жизни Блок видит

в том, что исчезло «чувство домашнего очага», т. е. веками складывавшиеся

формы жизни. «Мы живем в эпоху распахнувшихся на площадь дверей,

отпылавших очагов, потухших окон» (V, 71). «Это быт гибнет, сменяется

безбытностью» (V, 74). Андрей Белый обвинял Блока в том, что он изображает

распавшуюся, нецельную действительность, «обломки миров». Согласно Блоку,

это есть объективная и характернейшая особенность времени, эпохи, или, как

сказали бы мы сегодня — социальной, общественной жизни. Не в том дело, что

он, Блок, или кто-либо другой по своей злой воле расщепляет, ломает

устойчивые формы жизни в художественном изображении — нет, они таковы на

деле, в действительности, эти привычные формы жизни: «Нет больше

домашнего очага» (V, 70). Конечно, Блок говорит обо всем этом в

символической, изощренной, запутанной форме. Он рисует явления распада

старых личных и общественных связей в образе липкой паутины, затягивающей

формы общения людей, их повседневных и более общих, широких отношений.

Но тут опять-таки запутанное и болезненно-изощренное так изнутри

акцентируется, так согласуется с основной, общей мыслью статьи, что

получается новый и сложный оттенок основного построения. «Липкая

101 Павлович Н. Из воспоминаний об Александре Блоке. — В кн.: Феникс,

кн. 1, с. 156.

102 О значении этой статьи писал В. Н. Орлов («Александр Блок» с. 75 – 76).

паутина» — это распад сознания, у Блока весь этот круг образов в целом

непосредственно связан с Достоевским (особенно обильно используются в

«Безвременье» — «Преступление и наказание» и «Идиот»). В общем же

контексте, именно потому, что фактически все образные сцепления пронизаны

социальной мыслью, — получается широкая перспектива и на классическую

русскую культуру. Весь этот круг образных соотношений в сущности ведет к

проблемам «рассословления» человека, распада старых общественных связей и

вытекающего отсюда «разрушения личности» — к проблемам, характерным для

целого ряда линий русской культуры. По-своему здесь Блок говорит о тех

явлениях, которые составляли предмет художественного внимания, играли

огромную роль в творчестве Лескова, Чехова и Горького.

Основное внимание Блока, естественно, сосредоточивается на вопросах,

связанных с человеческой личностью, на тех изменениях, которые она

претерпевает в условиях распада старых социальных форм, разложения

традиционного бытового уклада, который у Блока представлен символом

«очага». Человек, живущий в условиях «распахнувшихся на площадь