А. Блок. Его предшественники и современники

революционизирующих сил в русском обществе в эпоху реакции. И то и другое,

разумеется, не случайно. Театр, по мысли Блока, наиболее действенно способен

выходить в жизнь, — «именно в театре искусству надлежит столкнуться с

самою жизнью, которая неизменно певуча, богата, разнообразна» («О театре»,

V, 270). Но поскольку сама русская жизнь в эпоху реакции обнаруживает, что

революция не умерла, что новые грозовые заряды скрыто пронизывают ее,

постольку в связи с театральными раздумьями Блока выражается и его

убежденность в поступательном движении самой революции: «Слова героини

великой символической драмы Островского сбываются, ибо идет на нас Гроза,

плывет дыхание сжигающей страсти, и стало нам душно и страшно» (V, 276).

Понятно, что этот социальный «контекст» и вызывает особую необходимость в

постановке проблемы цельного характера героя. В современности нужно найти

действенного, социально активного героя; это и будет нахождением «красоты» в

самой жизни — социальная активность героя, которой ищет Блок, в этих

условиях, в таком общем сплаве мыслей-образов оказывается пронизанностью

человеческого поведения революционизирующими тенденциями общественной

жизни. Образ-характер должен изнутри выражать зреющую в народной жизни

«грозу». Таков объективный смысл поисков Блоком действенного героя,

формулируемый им самим, впрочем, достаточно прямыми и ясными словами С

этой точки зрения и просматривается, оценивается современное состояние

драмы и театра; эти оценки координируются, соотносятся с оценками

лирической поэзии, причем под лирикой понимается и поэзия как жанр, и сюда

же вносится та особая, более широкая мировоззренческая категория «лирики»,

о которой говорилось выше, В этих идейных сплетениях разных смыслов есть

своя закономерность. Блок ищет перспектив подъема и качественного

изменения русской культуры, отвечающих нуждам народной жизни, и, исходя

из общего комплекса своих размышлений, возлагает особые надежды на

«народный театр», на его возрождение; с другой стороны, он ищет новые

образы-характеры для своего искусства, ищет их опять-таки в области

драматургии — но объективно все это оказывается почвой для его новых

поисков в области поэзии, лирики. Мы увидим далее, что все это по-своему

преломляется и в новой, третьей книге его лирики «Земля в снегу», вышедшей в

1908 г. Поэтому-то в целом — и с точки зрения общественной перспективы, и в

плане индивидуального творческого развития поэта — так важны его поиски

действенного героя и важно верно понимать общий контекст блоковских идей,

связанных с проблемой героя.

Просматривая в статье «О драме» современную драматургию, Блок не

случайно выделяет пьесы Горького. Блок утверждает, что, с его точки зрения,

Горький не драматург по природе своего таланта, но среди его пьес

«действительно замечательна» одна, а именно — «На дне». Она построена по

законам «драматической необходимости», т. е. отвечает жанровой, эстетической

природе театра потому, что Горький « не хочет обойтись без героя», который

представлен писателем как «благородный, сильный и отчаянный человек», сами

же герои Горького подлинно драматичны, имеют право существовать на

подмостках потому, что они «испытывают реальные столкновения с жизнью»

(V, 173 – 174). Понятно, что такое выделение Горького из круга современных

драматургов диктуется меньше всего чисто эстетическими соображениями. На

индивидуальных художественных вкусах Блока сильно сказывается воздействие

символистской литературной среды и в отдельных конкретных блоковских

оценках, и в отборе имен и произведений. В оценках же горьковских пьес с

большой силой выступают наиболее глубинные пласты общего блоковского

мировоззрения, его существеннейшие стремления к постижению русской

действительности революционной эпохи. Выделение действенного, связанного

с жизнью, действительностью образа-характера должно вызвать и более

открытое, резкое отвержение того субъективного «лиризма», который

порождается эпохой распада старых общественных связей. Так и оказывается

на деле: в статьях «О драме» и «О театре» резче чем где бы то ни было еще

Блок говорит об отрицательных сторонах «лирики», открыто связывая эти

проблемы с определенными именами и линиями в развитии западной и русской

драматургии и театра. Так как все в Блоке взаимосвязано, «комплексно», то

резкое отрицание, скажем, театра Метерлинка есть вместе с тем и открытый

отказ от целого цикла явлений в поэзии, и не только в поэзии, но и в искусстве

вообще, — и разумеется, делается это в связях с той жизненной позицией,

которую ищет Блок. «Лирика» в подобном блоковском негативном смысле здесь

оказывается «комнатной слепотой» (V, 273) или, иначе говоря, буржуазной

ограниченностью, отстранением от больших вопросов, трагических

противоречий современной жизни; выражается твердая уверенность в том, что

будущее жизненное и общественное движение обойдется по-своему с

ограниченными субъективистскими построениями «лирика», кем бы он ни

был — драматургом или поэтом, «расплющит его картонный домик, разнесет в

щепы его уютную буржуазную постройку» («О театре», V, 271). И тут, в связи с

этими негативными, отрицательными явлениями, подлежащими, с точки зрения

самого Блока, преодолению и наиболее активно, действенно, в самом

творчестве, преодолеваемыми из всех символистов именно Блоком, —

обнаруживается в общем переплете столкновений с догматиками-соловьевцами

еще одна грань общественно-художественной борьбы Блока.

В годы, когда у Блока складывается его поэтическая концепция социально

активного, действенного образа-характера в искусстве, меняется в какой-то

степени и литературное окружение Блока. Расстраиваются отношения с

московскими символистами-соловьевцами, в известной мере наступает

отчуждение от круга Мережковских, на некоторое время более близкими Блоку

становятся С. Городецкий, Г. Чулков и Вяч. Иванов. Возникает литературная

группировка «мистических анархистов», особенно громко пропагандируемая

или даже рекламируемая Г. Чулковым. Некоторое внимание Блока к этой

группировке можно объяснить общим его интересом к вопросам социальной

активности, действенности. В своих особо ожесточившихся полемических

выпадах против Блока Андрей Белый яростно обвиняет его в склонности к

«мистическому анархизму»; самую же «мистико-анархистскую» тенденцию в

Блоке Белый толкует как поэтизацию вырождения, гнили, упадка.

Темы «болотности», «балаганности» и другие блоковские искания той

поры, включая и тему «бродяжества», имели сложный, не однозначный

смысл, — поскольку они освобождали Блока от схем, содействовали

включению жизненных элементов в его поэзию, углублению его постижения

реальных противоречий, они играли положительную роль в его общем

движении. Но они могли и отчасти так и было — оборачиваться также и

«лирикой» в том отрицательном значении, которое придавал этому слову сам

Блок. Группа соловьевцев во главе с Андреем Белым вела бешеную полемику с

Блоком, отождествляя все искания Блока с односторонне, субъективистски

понимаемой «болотностью» как выражением ущерба, гниения, упадка. В своих

позднейших мемуарах Андрей Белый повторил весь этот злостный поклеп на

своего бывшего друга, присовокупив к прежним обвинениям еще и вульгарно-

социологическую мотивировку типа модных в те годы среди части советских

литературоведов «проработок»: Блок во всей совокупности своих творческих и

человеческих качеств будто бы представлял «дворянское вырождение». Не без

стилистического блеска (способного, впрочем, вызвать и художественное