Свет с Востока

Предвестие

203

чальник шпалозавода Сапожников, начальник биржи Панасюгин, начальник погрузки Нагребецкий, мастер погрузки Кубов— и из-за неплотно прикрытой двери послышалось:

— Если вождь умер, то мы не должны расслабляться, впадать в уныние...

А тут назавтра кто-то из «вольных» вбежал в бухгалтерию, запы­хавшись, осведомился у Кубова:

— Не говорили по радио, — когда похороны Сталина?

— Не слыхал. Объявят, — коротко ответил тот, покосившись на работавших за столами заключенных.

Сомнений не оставалось. Я сидел, уткнувшись в накладные на от­грузку шпал, а в мыслях гудело: все! Свершилось! Пришло начало конца мукам. Да, государственное истязание людей не может продол­жаться вечно... Обожествленный вдохновитель зла— вот он, лежит бездыханный, и в окаменевшее лицо с ужасом глядят подручные: что с нами теперь будет?... Что бы ни было, но, увы, с верховного палача ныне все взятки гладки, смерть уберегла его от возмездия народа.

— Выходи строиться!

А, это уже конец рабочего дня. Мы, покинув нашу «бухгалтерию-больничку», где я служу помощником бухгалтера и фельдшером, при­мыкаем к шпалопильщикам, штабелевщикам, грузчикам, которые уже построились пятерками. Конвоир в шапке с пятиконечной звездой, в тулупе и валенках, с автоматом за плечом заученно предупреждает:

— Внимание, бригада! Переходите в распоряжение конвоя. В пути не растягиваться. Шаг вправо, шаг влево считаем попыткой к побегу, применяем оружие...

Все — как почти пятнадцать лет назад, когда впервые услышал эти слова — там, на Беломорканале... Все — и не все. Смотри, кругом снежно и морозно, будто и впрямь зима — а тянет весенней свеже­стью, от пьянящего благоухания кружится голова. Мы идем в зону. Надо же, на ветке дерева у дороги распелась птица, да так радостно!

Через месяц, в начале апреля, выпустили кремлевских врачей. Вчера, захлебываясь от праведного гнева, газеты называли их англий­скими, американскими и всякими другими шпионами, сегодня при­шлось известить всех и вся: обвинения сняты, обвиненные освобож­дены. Только не досчитались одного из двух узников с одинаковой фамилией Коган: умер в тюрьме. Потрясение было столь сильным, а сопротивление души столь недостаточным, что двухмесячное заточе­ние свело человека на нет.

204

Книга вторая: ПУТЕШЕСТВИЕ НА ВОСТОК

Освобождение врачей было первым ударом по сталинскому кри-восудию конца сороковых— начала пятидесятых годов, первой лас­точкой послесталинской весны.

Дни побежали быстро. Уже вовсю звенела за окном весенняя ка­пель, когда начальник биржи Панасюгин, войдя в бухгалтерию, с по­рога объявил:

— Наш министр арестовал вашего министра! Незадолго до этого было принято решение: вольнонаемный состав лагерей передать в ведение министерства юстиции, а заключенных оставить за МВД.

— Как?! — воскликнул я, услышав обращенные ко мне слова на­чальника биржи. — Наш министр — Берия!

— Вот-вот, — спокойно сказал Панасюгин. — Берию-то и забери-ли, то бишь, забрали. Вон оно, как пошли дела!

Многие вольнонаемные — я это видел когда-то в Краслаге, а те­перь в Озерлаге — сочувствовали нам. Наш начальник биржи отно­сился к заключенным сдержанно и ровно, не позволяя себе кого-нибудь унизить.

Известие об аресте Берии взволновало меня: к горлу подступил комок, проступили слезы удовлетворения. «Вот! Вот! — летели мыс­ли. — Палач номер два схвачен. Он ответит за свои злодеяния!... Но он же не один! Надо судить и Сталина, и всех тех, кто стоял рядом, ожидая слов: «Обезвредить! Уничтожить!» Миллионы заключенных жаждут правды и требуют свободы!»

В 1954 году лесобиржу закрыли, и меня вновь перевели на общие работы: заготовку штукатурной дранки, потом лесоповал, сенокос. Те весенне-летние дни стали свидетелями новых запоминающихся событий.

Однажды мы уже стояли у ворот зоны, готовясь выйти на произ­водство, как вдруг появился «его мрачное сиятельство», свирепый начальник Мишин. Мы застыли, ожидая недоброго. Но Мишин, ис­подлобья нас оглядев, сказал:

— Пришло постановление об отмене ношения номеров, приши­вающихся к вашей одежде. На это проявление заботы партии и прави­тельства вы должны ответить ударным высокопроизводительным трудом. Снять номера!

Бригады дрогнули, на лицах показались радостные слезы, глаза посветлели. Исхудалые люди ожесточенно, остервенело, торжествую­ще срывали с одежды лоснившиеся лоскуты потемневшей от времени ткани с четко выписанными буквами и числами, швыряли их на зем­лю. А Мишин хмуро смотрел на эти расправы с ненавистными Озер­

Предвестие

205

ными Знаками — каково-то ему сейчас было? Он переживал крушение дела, которому служил — отмена номеров еще куда ни шло, но ведь понемногу стали освобождать, да— освобождать «врагов народа» и закрывать лагеря! Это было сокрушающим громом, бедой, которую не все палачи смогли перенести. Вскоре после своего выступления по поводу номеров Мишин покинул Особый Тридцать Седьмой лаг­пункт. Был слух, что он умер, другие утверждали — нет, его назначили начальником пункта, где содержались уголовники, и там его убили.

Другое необычайное происшествие 1954 года было забавным. Я работал на лесоповале. В середине длинного трудового дня у нас бывал часовой перерыв на обед. И вот однажды, когда, поев баланды, мы мирно покуривали у таежного костерка, к нам подсел — нарочно не придумаешь! — наш конвоир и заговорил:

— Вот вы про меня думаете — такой сякой, мучитель, гад, нет на тебя погибели! А ить все не так, я ить вас всех защищаю от лесного зверя, потому и автомат у меня. Мы же в тайге, тут бродят всякие мед­веди, волки голодные, опять же, и рысь может быть...

Мы заверили, что без его ценной помощи всякие медведи могли бы помешать нам выполнить дневное задание. Конвоир покурил с нами и отошел на свое место успокоенный.

Третье событие середины 1954 года было скорбным. На дальней лесной поляне прошел сенокос, и теперь на этом небольшом простран­стве, ограниченном «запретками» — воткнутыми в землю палками, за которые выходить запрещалось, — мы сгребали сено. И как-то в полдень вблизи от меня грянул выстрел. Затем послышался слабый стон, вто­рой... и стало тихо. На земле неподвижно лежал рабочий нашей брига­ды, рослый литовец в синей домотканной одежде. Видно, рачительным был хозяином в своей Литве, любил чистую работу, вот и решил пригре­сти к собранному им валку клочок сена, лежавший сантиметрах в десяти дальше «запретки», протянул туда грабли — и был убит «при попытке к побегу». Нас после выстрела сразу вернули в зону, литовца привезли вечером. Вот она, цена человеческой жизни у сталинских служак, многие из которых пытались убедить мир в том, что никаких перемен не должно быть и не будет. Говорили, что с приходом короткого сибирского лета охрана лагерей считает нужным застрелить одного-двух заключенных, чтобы остальные поостереглись пускаться в побег.

... В январе 1955 года, вскоре после того, как я, работая экономи­стом, составил и сдал годовой отчет, начальник лагпункта Пономарен-ко, сменивший Мишина, сказал мне:

206

Книга вторая: ПУТЕШЕСТВИЕ НА ВОСТОК

— Надо вам перебираться на облегченный режим. Готовьтесь в этап.

... 28 января в составе большого этапа я расстался с Особым Три­дцать Седьмым лагпунктом, где провел около пяти лет.

Нас ожидал бывший Особый Первый пункт Озерлага. Введение в нем облегченного режима прежде всего выразилось в том, что к обо­значению 01 приставили двойку, и теперь новое мое обиталище стало просто Двести Первым лагпунктом.

За этим последовали другие неожиданности. Бросилось в глаза от­сутствие надзирателей — их подозревающие, ощупывающие, назой­ливые глаза уже не мелькали там и сям, обстановка в зоне стала спо­койнее. Людей постарше уже не гоняли на работу за* зону, они с насту­плением весны все гуще рассаживались на скамейках у бараков, часами ведя неторопливые разговоры. Наработались люди, сейчас они более чем когда-либо жили надеждой на скорое свидание с родным домом, со своими близкими, с настоящим делом своей жизни, от которого их оторвали. Надежды не были пустыми: в середине 1955 года обитателей нашего Двести Первого стали освобождать из лагеря по десять-пятнадцать человек сразу.