Смейся, паяц!

– Отпустите меня! – кричал он, чуть ли не разрывая на себе рубаху. – Я не хочу здесь жить!.. Я вас ненавижу!..

Его долго мытарили, не давая разрешения. И вдруг вызвали и велели убираться в течение сорока восьми часов – это было за три дня до начала войны Сирии, Египта и Иордании против Израиля. Эта война потом получила название «Шестидневной».

Многообразно и многоцветно племя эстрадных артистов: от таких состоявшихся Личностей как Смирнов-Сокольский, Райкин, Тарапунька и Штепсель, Миронова и Менакер, до вечных неудачников, всю жизнь бегущих за колесницей эстрады и не сумевших вскочить в неё из-за своей малости, отсутствия таланта, а иногда, и просто из-за «невезухи»… Сколько я их повидал за свою жизнь, смешных и трогательных, жалких и наглых, и уже уставших от борьбы, и всё ещё энергичных и неутомимых! Я был постоянным членом жюри всесоюзных конкурсов артистов эстрады, и многих республиканских конкурсов. Когда бывал в областных центрах, меня приглашали на всякие смотры и просмотры. Об одном из них чуть-чуть расскажу:

Первой демонстрировала своё мастерство немолодая певица звезда какого-то ресторана. Она вышла, укутанная с головы до пят в просторную белую накидку.

– Что у вас? – спросили у неё.

– Патриотическая песня! – Скинула накидку и осталась «налегке»: в бурке и будёновке, с обнажённой саблей в руке. Взмахнула саблей – зазвучала музыка, почему-то минорная, хотя это был «Марш конницы Будённого»: «Пусть летит в погоню птица! – запела медленно, заунывно, печально помахивая саблей.Потом вдруг музыка сменила ритм, стала боевой и задорной. Певица сбросила бурку, осталась в купальнике и, не расставаясь с саблей, весело заскакала по сцене, оптимистично тряся грудью и ляжками:

– «И с налёта-поворота

Оседлаю я коня!..»

Воспринять этот номер, наверное, мог только Семён Михайлович Будённый, но его не было в комиссии, поэтому песня патриотки не прошла.

Следующая конкурсантка была с огромной копной рыжих волос, не просто рыжих, а огненно-красно-оранжевых, она напоминала ходячую изжогу.

– Что вы делаете?

– Я свечусь.

Это был какой-то новый жанр: гнилушка. Комиссия заинтересовалась.

Гнилушка оказалась фокусницей: она нажала где-то в районе пупка и её причёска вспыхнула ярким светом – это зажглись лампочки, замаскированные под волосами. Потом она долго тащила из-за пазухи светящуюся ёлочную гирлянду и ею долго обматывала шею, будто собираясь повеситься. Но коронный трюк она приберегла на финал: очистив пазуху, согнулась в поклоне и откуда-то сзади, очевидно, из ягодиц, выдернула букет, в котором между цветами, горели разноцветные лампочки – и бросила его комиссии.

Комиссия шарахнулась в стороны и не возвращалась, пока букет не убрали со стола, а Гнилушку со сцены.

Следующим вышел старый, прожжённый куплетист, который был ещё любимцем нэпманов. Вслед за ним вывалила «группа поддержки», человек десять, и стали спускаться в зал.

– Зачем они? – заволновался председатель комиссии.

– У меня театрализованные номера, – объяснил куплетист.

– Объясните, что это значит?

– Пожалуйста! Я исполняю политические куплеты, мне нужна поддержка народа. Например, я пою: «Капиталисты говорят, что плохо мы живём подряд»… В этом месте из зала спрашивает мужской голос: «Кто?», я отвечаю: «Вы!». Тогда женский голос переспрашивает: «Мы?», я отвечаю: «Да!». И тут из зала все хором: «Так это ведь выдумка! Гнусная ложь!».

– И вы их всех возите с собой?

– Да. Это мои родственники. Потрясающий эффект! Очень убедительно! А сейчас я Рейгана уничтожу!..

– Не надо, – твёрдо сказал председатель комиссии. – Пощадите Рейгана и отпустите семью.Смотр продолжался.

ША! ОДЕССА ИМЕЕТ, ЧТО СКАЗАТЬ!

Одесса вошла в мою жизнь сразу и навсегда. Этот удивительный город создал свою собственную национальность – одесситы. Здесь все, и русские, и украинцы, и евреи, и молдаване, одинаково радуются жизни, фонтанируют остроумием и у них у всех (Это уже моё, собственное открытие!) нормальная температура крови выше, чем у нас: не тридцать шесть и шесть, а, минимум, тридцать семь и два. Когда они о чём-то беседуют, размахивая руками, приближаться к ним в радиусе до пяти метров опасно: сметут!

Вспоминаю эпизод, который потом описал в одном из своих рассказов: улицу переходил старичок, задумался, по сторонам не глядел – рассматривал на небе облака. Перед ним резко тормознул самосвал, высунулся водитель. Я подумал: сейчас он ему выдаст! Но я забыл, что водитель – одессит: он не разозлился, а весело произнёс:

– Папаша! Если ты не будешь смотреть, куда идёшь, то попадёшь туда, куда смотришь!

Именно тогда я приехал в Одессу с выступлениями от Союза кинематографистов.

– У вас есть какие-нибудь пожелания? – спросили меня мои импресарио.

– Да. Я хочу выступить перед самой элитной публикой и самой примитивной, а дальше – как вам удобно.

Мою просьбу выполнили: я выступал в Доме Актёра и в порту. В портовый клуб меня привезли днём, на обеденный перерыв, основные зрители – грузчики, потомки знаменитых биндюжников. Как вы понимаете, они не очень рвались на встречу с писателем, особенно, в обеденный перерыв. Поэтому, рассевшись в небольшом клубном зале, не глядя на сцену, они развернули свои бутерброды, разлили по стаканам самогон и приготовили по солёному огурцу на закуску. Я понимал, что если сейчас же не привлеку их внимание, не заинтересую их – будет полный провал. Поэтому, выйдя на сцену, сразу произнёс:

– Ребята, мне тяжело выступать, мы с вами не на равных: вы уже выпили, а я ещё нет.

Это произвело впечатление:

– А ты шо, тоже употребляешь?

– Или! – ответил я по-одесски и этим завоевал их сердца.

– Чего ты там один тоскуешь? Иди до нас!

Я спрыгнул в зал, мне налили полстакана, отломили пол-огурца, я выпил и провёл с ними даже больше положенного времени: перерыв кончился, но они не расходились («завтра доработаем!») и с интересом заглатывали всё то, что я рассказывал, особенно, смешное. Несмотря на внешнюю грубоватость, они биологически чувствовали юмор!

В «Доме Актёра» собралась «вся сливка» Одессы. Эти зрители знали всё, всех и про всех, у них были свои авторитеты, а все остальные вызывали у них скептическую улыбочку: «Ну, ну? И чем же ты собираешься нас удивить?»… Я понимал, что и здесь необходимо сразу расположить их к себе. Но как?.. Я знал, что основная публика – это интеллигенты, живущие на лилипутские зарплаты. (Не случайно, когда приезжали американцы и просили назвать эти зарплаты, им отвечали: «А у вас негров линчуют!»). Поэтому я начал так:

– Я живу в гостинице «Лондонская». Мне рассказали, что эту гостиницу, до революции, строили на паях: повара и официанты – скинулись, построили и получали неплохие доходы. Меня это порадовало и успокоило: я понял, что и до революции официанты жили лучше, чем интеллигенты.

Это вызвало бурную реакцию, лёд недоверия растаял, и они превратились в благодарных слушателей.

В Одессе я приобрёл много прекрасных друзей, некоторых – на всю жизнь.

ШАЛАНДЫ ПОЛНЫЕ У ГАЛИ

Юра и Галя Кармелюки – удивительно колоритная пара. Он – высокий, сильный, с седоватой бородой, именно с той, при которой бес в ребро. Она – маленькая, хрупкая, женственная. Днём, в жару, вялая, сонная, сидит в обнимку с кондиционером, а к вечеру в ней просыпается вулканическая энергия, жажда деятельности и развлечений. Он к вечеру – усталый, мечтает посидеть у телевизора, но она требует походов в гости, танцев, развлечений. Он ворчит, ругается, но покорно следует за ней. А с утра – оба снова ныряют в свою работу.

Когда мы познакомились и подружились, я спросил: