Смейся, паяц!

После смерти матери, тихой, интеллигентной, обаятельной Доры Давыдовны, она жила одна. Когда-то был муж-художник, которого называли гением. Кити его безумно любила, но он пил, много, запойно, и скончался в тридцать пять лет. Оставшись молодой вдовой, Кити никого к себе не подпускала, пока не появился Аким, её коллега по Худфонду, с которым она вместе работала. Совместная работа переросла в многолетнюю связь. Аким был женат, жена постоянно болела, поэтому, как он объяснял, уйти от неё было бы жестоко. В Кити влюблялись, предлагали руку и сердце, звали в другие города и страны, но прибегал Аким, просил, молил, плакал – и она отказывала очередному претенденту. Так продолжалось лет двадцать, пока жена Акима не умерла. Через короткое время Аким женился на молоденькой женщине. Кити не устраивала сцен, никому не жаловалась – вся ушла в работу. Когда бы я не приезжал – она стояла у холста и бесперебойно курила.

– Ты же укорачиваешь себе жизнь! – возмущался я.

Она спокойно отвечала: «А ты уверен, что я хочу быть долгожительницей?» и закуривала следующую сигарету. Она умерла, рано, лет за пятьдесят: даже её огромное сердце не смогло вместить обиду и предательство.

ВУЛКАН ПО ИМЕНИ АРТУР

Это – человек-праздник. Его стихия – вечеринки, годовщины, дни рождений. Всюду он – душа компании, главный заводила, главный «шашлычник». Приезжая в Одессу, я сразу звонил ему: «Где сегодня гуляем?» и он тут же называл место и время. Помните: «Ни дня без строчки»? Так вот, если про Артура, то «Ни дня без рюмки!». Когда ему в Одессе воздвигнут памятник (а я в этом не сомневаюсь), его изваяют с шампуром и бокалом в руках.

По количеству энергии – это маленький атомный реактор, работающий только в мирных целях. Его энергия извергается взрывно, бурно, вулканически. Потом вдруг сразу иссякает, Артур валится набегу, и мгновенно засыпает. Через него можно переступать, носить еду, мебель – он продолжает спать. Потом так же вдруг распахивает глаза, удивлённо спрашивает: «Почему стоим?.. Вперёд!», и снова фонтанирует до следующего «мертвого часа». В глазах у него постоянное желание что-нибудь учудить, как у хулиганистого мальчишки: «Кого бы ещё дёрнуть за косичку?».

Очень добр, щедр и отзывчив. Сразу бросается на помощь, но старается это делать, как бы походя, между прочим. Когда благодарят, отмахивается:

– А! Подумаешь! Ерунда!

Любые неприятности переносит легко, без надрыва, с юмором, как истинный одессит.

Вспоминаю историю с его дачей: она стояла у обрыва над морем, каждый год откос осыпался и часть строений опускалась всё ниже и ниже. Первым пошёл на спуск туалет, потом сараи, приближалась очередь дома. Все очень переживали. Кроме Артура:

– А! Подумаешь! Ерунда! Так даже лучше – будет ближе к морю!

Талантливый художник, мастер, выдумщик, золотые руки, он всё умеет, этакий армяно-еврейский Левша. В Одессе жил вместе с родителями, в старом доме с высокими потолками. У него была большая комната, в которой он построил второй этаж и винтовую лестницу: сверху – спальня, под ней – стойка бара. В этой квартире всё было электрофицировано и автоматизировано: лампочки загорались повсюду, даже под столами; у входной двери – самодельный мегафон, дверной звонок наигрывал модную мелодию, дверь открывалась автоматически…

В своей мастерской он установил ванну ярко-красного цвета.

– Вместо знамени? – спросил я. – Не знал, что ты такой верноподданный!

– Мне это необходимо, – объяснил он, – когда начинаю о себе слишком много понимать и зазнаюсь – ложусь в ванну: на красном фоне моё тщедушное белое тело выглядит омерзительно – меня это сразу отрезвляет.

Он первым стал делать изысканные медные рамы для зеркал, «старинные» дверные ручки, телефоны времён Распутина. Все комиссионные магазины на Украине продавали его изделия, легко убеждая покупателей, что это антиквариат.

Когда, ещё в Киеве, я переехал в новую огромную квартиру, Артур был одним из её «оформителей».

Гостиную решили делать «под старину». У меня было два старых бронзовых подсвечника. Артуру для симметрии не хватало ещё двух – он тут же соорудил их из жести консервных банок, зачернил на огне газовой плиты – невозможно было определить, какие из четырёх «древнее».

Артур – яркая, самобытная, творческая личность, но его всегда тянуло в бизнес, где он постоянно прогорал, получал кучу неприятностей, приходил в себя и снова испытывал судьбу: открывал или магазин, или ресторан, или бар. Естественно, все они очень скоро заканчивали своё существование, потому что основными клиентами были друзья Артура, с которых он, конечно, никогда денег не брал.

Сейчас живёт в Америке, в небольшом городке, между Нью-Йорком и Бостоном. Имеет дом на берегу озера, который всё время усовершенствует. Дом большой, безразмерный – ему хватит работы до конца жизни. Старший сын – в Одессе, младший – в Германии. В доме только он и жена Ида. Тяга к бизнесу не прошла: купил магазин электротоваров и тут же, естественно, прогорел. И тогда все непроданные телевизоры, компьютеры, телефоны установил у себя в комнатах, в коридорах, в ваннах, в туалетах: можно восседать на унитазе, смотреть сериал и отдавать распоряжения по телефону.

Будучи в Америке, я заехал к нему – мы радостно встретились. Он почти не изменился. Сидели до утра, пили коньяк, вспоминали прошлое, делились планами на будущее: он собирается реконструировать дом, соорудить однорельсовую дорогу до озера и, конечно же, открыть новый бизнес, на котором он, конечно же, опять прогорит.

ПАПА И ЕГО СЕМЬЯ

Упапы было четыре брата и три сестры. Братья – сильные, мужественные, широкоплечие. Особенно выделялся дядя Исаак, он даже служил в российской армии бомбардиром-наводчиком, а туда брали только гренадёров. Существовала семейная легенда, её рассказывали с застенчиво-шаловливой улыбкой и с плохо скрываемой гордостью: когда дядя Исаак на своей свадьбе под крики «Горько!» целовал невесту, у него на ширинке отлетели все пуговицы.

Дядя Ефим, предпоследний по возрасту, был тоже не слабеньким мальчиком, и очень хулиганистым. Когда на уроке в хедере за плохой ответ ребе стал бить его линейкой по руке, дядя Ефим врезал ему в челюсть – ребе рухнул и долго отдыхал на полу. Ефим неделю прятался от деда на чердаке, а братья и сёстры тайком носили ему еду, переданную мамой. Когда дядя подрос, он стал грозою местного рынка и ежедневно делал обход, получая дань от торговок, которые наперебой угощали его овощами, фруктами, сладостями, чтобы задобрить – если он был чем-нибудь недоволен, то просто переворачивал прилавок.

Самый старший, дядя Борис, полная противоположность дяде Ефиму, был благообразным и верующим: рано женился, растил детей, ходил в синагогу и безуспешно старался перевоспитать дядю Ефима.

Самый младший брат, Аркадий, очень отличался от всех братьев, был худым и тщедушным, его называли «поскрёбыш».

Дядя Исаак и дядя Аркадий жили в Сухуми, папа – в Киеве, остальные братья и сёстры – в Николаеве, в большом дедовом доме, с отдельными входами для каждой семьи.

Когда мне было годика четыре, меня повезли в Николаев знакомить с родичами.

Помню деда, высокого, худого, в чёрной шляпе, с большой белой бородой, и бабушку, маленькую, суетливую, заботящуюся о каждом. Дед был строг, малословен, говорил, как приказывал – дети, хотя давно стали взрослыми, всё равно его побаивались и слушались.

Впервые я увидел деда на фотографии, папа показал мне её в поезде. Меня потрясла борода: «Как у деда Мороза!.. А можно, я её отрежу?»

– Конечно! – легкомысленно ответил папа. – Приклеишь себе и станешь маленьким дедиком-Морозиком.

Это было сказано в недобрый час – всю дорогу я обдумывал акцию «обрезания». После первых объятий и поцелуев все сели за стол, дед благословил трапезу и пошла обжираловка вместе с весельем. Братья любили и умели выпить, дед тоже, хотя пил только вино, но много. После обеда все перешли во двор пить чай, а дед уснул в кресле.