Смейся, паяц!

– Ребята, как вы нашли друг друга? Что вас свело?

– Я была очень избалованной и хулиганистой, из обеспеченной семьи, – первой на мой вопрос отозвалась Галя, – а он очень правильный, очень порядочный, но бедный. До сих пор не знаю, из-за чего он на мне женился: то ли, чтобы спокойно жить, то ли, потому что я – весёлая. Во всяком случае, в первом пункте он ошибся сразу.

– А я окончил военное училище, – продолжил Юра, – Потом работал механиком в гараже. Познакомился с Галей, стали встречаться. Однажды по дороге на базар зашли в ЗАГС. Вернулись с продуктами и свидетельством о браке. Перешёл на её фамилию, стал Кармелюком.

– Ему нужна была моя исконная украинская фамилия для поступления в пединститут.

– Я пошёл в педагогический в надежде её перевоспитать, но, увы…

– Нечего жаловаться. Скажи спасибо, что я не стала балериной – тебе пришлось бы со мной танцевать. Всю жизнь.

Целых девять лет, по настоянию папы Галя училась в балетной студии – он мечтал её видеть грациозным лебедем в Большом театре. Мама же, как все одесские мамы, считала, что дети хорошеют пропорционально набранным килограммам и пыталась запихнуть в неё побольше калорийной пищи. Естественно, Галя этому сопротивлялась, поэтому все коты в их дворе были благополучны: по стене дома из окна третьего этажа регулярно стекала белая струйка манной каши… Параллельно с балетом, она занималась спортом, пением, музыкой, посещала драматическую студию. Но всё это уже тайком от папы. Потом полюбила рисовать, поступила в художественное училище, сдала все экзамены на пятёрки. Её поздравляли, хвалили, но не приняли: узнали, что под украинской фамилией скрывается еврейка. Но она об этом дома не рассказала. Каждое утро вставала, брала краски, этюдник и шла в кино, на пляж или на стадион. Через полгода снова пошла на штурм училища и всё-таки прорвалась: уж слишком хороши были её работы. Окончила, получила диплом с отличием.

Это был единственный красный диплом на всём выпуске. Её оставили работать в училище. А вскоре, несмотря на противоречие между фамилией и национальностью, приняли и в Союз Художников.

– А меня в это время жалели, мне сочувствовали, – вмешался Юра. – У нас была соседка… Знаете, что такое одесская соседка? Это инженер человеческих душ. Она вещала про нас: «Я знаю всю их заднюю жизнь. Она (это про Галю) такая умная-переумная, что сама не понимает половины того, чего говорит. А он (это про меня) – шлымазл, ему всё время не везёт. Эта сумасшедшая (опять про Галю) купалась зимой в море, в ледяной воде, а он смотрел, как она уходит в глубину и мечтал… Но она возвращалась!»

Я слушал и радовался: да здравствует великий и могучий одесский язык!

Когда началось их творческое содружество, они в течение пяти лет ездили по деревням, знакомились с народными умельцами, изучали их технику, материалы. Это не могло не дать свои плоды: работы Гали и Юры выгодно отличались от других работ, их завалили заказами. Они оформляли гостиницы, рестораны, пароходы. У них была огромная мастерская, в которой они вкалывали с утра до ночи, а в праздники там устраивались грандиозные вечеринки, в которых участвовали не только одесситы, но приезжали и прилетали друзья из Москвы, Ленинграда и из Киева, то есть – я и Майя. Собиралось человек по сто. Веселились так, как могут веселиться только в Одессе: танцевали до утра, разыгрывали сцены с переодеванием, сочиняли частушки, автором которых всегда была Галя:

Очень весело живём:

Днём рисуем, ночью пьём.

Для вас это агрессия,

А для нас – профессия.

По советским нормам Кармелюки были прекрасно обеспечены: трёхкомнатная квартира, тёплый гараж, огромная мастерская, дача на Черноморке… Но именно они были одними из первых, кто подал заявление на выезд в Израиль.

…Когда выезжали из Одессы, таможенники более часа проверяли их чемоданы, сумки, коробки. Чтобы не стоять у них над душой, Юра и Галя отошли в сторонку, отвернулись и разговаривали друг с другом. Таможенникам это понравилось, они выразили одобрение, что им доверяют, поэтому украли только два блока сигарет.

Юра был членом Охотничьего Общества и получил право на вывоз охотничьего ружья. Вывозил он его вместе с ящиком патронов, что было запрещено. Если скрыть, могли быть большие неприятности. Поэтому на вопрос, что в ящике, Галя честно, но немного игриво, ответила: патроны. Таможенник улыбнулся, подмигнул, мол, и я одессит, юмор понимаю, и пропустил ящик, не заглядывая в него.

Пребывание Юры и Гали в Израиле ускорило наш переезд сюда. То, что они здесь, давало уверенность и надёжность, было куда поставить ногу. Поэтому в июне 1990-го года, в четыре часа утра, первыми, кому я позвонил из Тель-Авивского аэропорта «Бен-Гурион», были мои дорогие Кармели (в Израиле они чуть преобразовали свою фамилию).

И когда сонный Юра снял трубку, я ему обнадеживающе пообещал: «Вот ты у меня теперь выспишься!». А чтобы им не показалось мало, через год вместе с театром «Гешер» прилетел и Лёня…

Но всё это потом, потом, я забежал вперёд. А сейчас хочу представить вам ещё двоих, очень-очень близких наших с Майей друзей-одесситов, тоже художников: Кити Подольскую и Артура Тертеряна.

КИТТИ ПОДОЛЬСКАЯ – ОДЕССКАЯ АССОЛЬ

Красивая, русоволосая, с огромными зелёными глазами, она была похожа на русалку, которая на минутку выскочила на берег и осталась здесь навсегда, чтобы согревать души людей своим искусством, своей добротой и юмором.

В Союз Художников, по понятным причинам, её когда-то не приняли – с тех пор она туда и не стремилась. Работала в Художественном Фонде – это давало статус и заработок. В основном, там рисовали всех вождей ко всем юбилеям. Портреты Ленина выпускали сериалами к каждой красной дате.

– Чем ты сейчас занимаешься? – спросил я её как-то во время очередного Ленинского юбилея.

– Штампую биографию Володеньки, – ответила она, – слава Богу, уже дошла до Мавзолея!

В промежутках между Лениными она писала своё, заветное – маслом, пастелью, батиком на шёлке. Делала игрушки, придумывала ювелирные украшения. Её маленькая квартира превратилась в музей, где все работы светились талантом их создательницы.

Она обожала их дарить: стоило вслух порадоваться какой-то картине – она тут же снимала её со стены и радостно вручала. Мне всё нравилось, но я боялся хвалить, чтобы не оголять стены, поэтому стоял молча.

– Тебе не нравится? – огорчалась она.

– Нет, что ты… Но видишь ли… – Я бекал, мекал, но в итоге, она всё равно дарила – отказаться, значило её обидеть до боли.

Любимый Киттин персонаж – Ассоль, у неё было около тридцати картин, посвящённых героине «Алых парусов», половину она раздарила друзьям, половину завещала музею Александра Грина.

Как всякий талантливый человек, она была талантлива во всём: великолепная рассказчица, с большим вкусом одевалась, изумительно готовила и обожала кормить. С моим безразмерным аппетитом я всегда был у неё любимым гостем.

Жила она в маленьком одесском доме, где основная жизнь его обитателей проходила во дворе. Каждый знал о своих соседях всё, и даже чуть больше. Кити очень смешно рассказывала обо всех жильцах, подмечая забавные, уникальные черты одесских характеров.

– Я тебя уже минут десять жду, – сообщила она, когда я переступил порог её квартиры, не предупредив, собираясь сделать сюрприз. – Прибежала запыхавшаяся тётя Маня и сообщила: «Китиньке! Приехал ваш друг, этот брюнет, этот красавец, мит дер большой нос, мит дер дублёнка!»

– Когда она успела? Я же ехал на такси.

– Она бежала быстрей.

О своих соседях Кити рассказывала с таким юмором, с такой любовью, что влюбила и меня в каждого, и все они стали прообразами героев моих одесских рассказов и повести «Тэза с нашего двора». Её доброта распространялась не только на людей, но и на животных: все бродячие собаки были уверены, что её крыльцо – это их общественная столовая; все беременные кошки города считали её квартиру своим родильным домом.