Мария Каллас

Зинка Миланов, примадонна театра, превратила проход к своему месту в зале в небольшой спектакль и была награждена аплодисментами, как если бы исполнила "Vissi d'arte". Спектакль не был подготовлен с такой тщательностью, как в "Ла Скала", и потому не мог стать событием: это была старая и "халтурная", по выражению Колодина, постановка, ничуть не улучшившаяся за счет доделок. Тем не менее Каллас начала спектакль "красивой и выразительной "Casta diva", блистательность которой Колодин счел результатом скрупулезной проработки и крепких нервов певицы. Он добавляет, что эту "Casta diva" нельзя было назвать "нежнейшей из всех существующих", однако если другим певицам красота звучания арии казалась самодостаточной, то для Каллас было важно "развитие характера", Цельность образа, достойная Альцесты Кирстен Флагстад или Марщальши Лотты Леманн. "Округлые музыкальные фразы, достойный истинного музыканта подход к образованию мелодической линии и достойное первоклассного вокалиста чувство динамики и окраски — все это художественное чутье трагической актрисы подчинило единственной цели: представить героиню на сцене такой, какой ее замыслил Беллини". Хоть Каллас в этот вечер была не в лучшей вокальной форме, однако в сравнении с ней Федора Барбьери и Чезаре Сьепи бледнели, а Марио дель Монако и вовсе терялся. Критики искали, как пишет Колодин, "меру оценки и брали суждения с потолка": "необыкновенный талант напрасно искал необыкновенного признания, хоть и заслуживал его".

Колодин единственный увидел в голосе Каллас "продолжение ее личности", драму в себе и одновременно отдал должное строгой дисциплине, которую певица соблюдала, чтобы держать эту драму под контролем. В промежутке между вторым и третьим представлениями "Нормы" (10 и 22 ноября 1956 года) она два раза спела Тоску в спектакле под руководством Димитрия Митропулоса; ее партнерами стали Джузеппе Кампора и Джордж Лондон. Большинство критиков отметили, что с вокальной точки зрения ее Тоска больше не была лучшей, однако один Колодин добавил, что "она пела партию, руководствуясь актерским инстинктом, а играла в соответствии с инстинктом музыкальным".

Дебют в "Метрополитен Опера" повлек за собой первые появления примадонны в обществе. "Angel", американская дочерняя компания концерна EMI, зарезервировала в отеле "Амбассадор" зал для большого приема, на который были приглашены греческий и итальянский послы, Марлен Дитрих и Эльза Максвелл и другие колоритные личности, принадлежавшие к высшему свету и салонным кругам. Каллас блистала в драгоценностях обшей стоимостью в миллион долларов, предоставленных в ее распоряжение ювелиром Гарри Уинстоном. Наконец 25 ноября они с Джорджем Лондоном выступили в шоу Эда Салливана со сценами из второго акта "Тоски".

Клаудиа Кэссиди на страницах "Чикаго Трибьюн" возмущалась этим разрозненным действом ("урезанным до 15 минут"), которое могло лишь укрепить предрассудки тех, кто никогда не был в опере, а тем, кто любит оперу, показаться издевательством. Больше внимания, чем любая рецензия, привлекло письмо Ренаты Тебальди с ответом на реплику Каллас, приведенную в упомянутой статье из "Тайм": "Синьора утверждает, что у меня нет хребта. Зато у меня есть кое-что получше, чего нет у нее, а именно — сердце".

Посмотрев премьеру "Лючии ди Ламмермур", являвшуюся в глазах большинства высшей точкой гастролей Каллас в Нью-Йорке, Эльза Максвелл написала уничтожающую, злобную рецензию. Вызвал толки и конфликт певицы с баритоном Энцо Сорделло, который в спектакле 8 декабря слишком долго держал высокое соль в конце одного из дуэтов, в результате чего создалось впечатление, будто его партнерше, вовремя прервавшей свою ноту, не хватает дыхания. Существуют две версии этого конфликта, одна из которых утвердилась в прессе и в отдельных биографических книгах. Эта версия гласит, что певица еще на сиене обругала партнера, а по окончании спектакля поставила директору театра ультиматум: "Он или я".

Версия Колодина менее красочна. Согласно ей, после спектакля Каллас пожаловалась, что Сорделло хотел ее перепеть. Возражение баритона, что она не смогла достаточно долго держать свою высокую ноту, было опровергнуто дирижером Фаусто Клева, "и Бинг постановил, что от Сорделло можно отказаться" (Колодин). Мнение критики относительно "Лючии" (спектакль от 8 декабря существует в записи) было однозначно. В этих спектаклях Мария Каллас явно была не в голосе. Винтроп Сарджент сравнил высокие ноты ее партии с "отчаянными криками", однако счел ее исполнение "интересным, временами даже волнующим (thrilling), колоратуры необыкновенно гибкими и филигранными, а окраску голоса в негромких пассажах теплой и выразительной".

Колодин указал на признаки утомления в "Spargi d'amore pianto" и не утаил, что многие высокие ноты "напоминали скорее восклицательные знаки, чем законченные предложения". Клаудиа Кэссиди отметила те же недостатки, но подчеркнула: Не знаю, где еще можно услышать подобные колоратуры, шелковисто сотканные фиоритуры, плавные хроматические гаммы”. В любом случае примечательно, что хвалебные пассажи в статьях Колодина, Кэссиди и Пола Генри Ланга звучат апологетически: это свидетельствует о том, что к тому времени Мария К.аллас вокально уже не могла оправдать всех ожиданий. Любой поклонник таланта певицы, послушав запись от 8 декабря, пожелает, чтобы ее не существовало: заурядную постановку не удалось оживить даже самой Каллас.

Через несколько дней Марии Каллас и Менегини предстояло вернуться в Милан; но до этого греческий киномагнат Спирос Скурас пригласил их на праздничный ужин в "Валдорф Астория". Среди приглашенных был "интернациональный барометр социальных настроений Эльза Максвелл" (Стасинопулос), произнесшая при встрече с певицей следующее: “Мадам Каллас, могу себе представить, что меня вы хотели бы увидеть здесь в последнюю очередь". Каллас ответила: "Напротив, вы первая из тех, кого я хотела бы видеть, так как считаю вас, невзирая на ваше суждение о моем голосе, дамой чести ("lady of honesty"), для которой истина превыше всего". Эльза Максвелл поместила этот ответ в своей следующей статье и восславила певицу как "экстраординарную личность" с "блестящими, прекрасными, гипнотическими глазами". С той поры перед новой подругой распахивались все двери, к которым имела доступ Максвелл. В своей автобиографии она писала: "Меня ославили как паразитку за то, что я пользовалась великодушием богачей, однако я давала им не меньше, чем брала. Я обладала фантазией, они -деньгами. Мы законно обменивались тем, что имели в избытке".

Несмотря на то что в январе 1957 года певица обязана была предстать перед чикагским судом, рождественские праздники она решила провести в Милане. В день отъезда, 21 декабря, она предстала перед Верховным судом Нью-Йорка: там было вынесено на рассмотрение дело Багарози. Адвокат певицы огласил, что в 1954 году Багарози уже предъявлял похожий иск Росси-Лемени и тот откупился от него четырьмя тысячами долларов, в то время как сумма в триста тысяч, которую бывший агент требовал с Каллас, - не что иное, как грабеж средь бела дня. Заседание было перенесено на январь. Вторую половину сезона Каллас рассчитывала выступать в "Ла Скала"; кроме того, она приняла предложение Оперного театра Сан-Франциско и в письменной форме гарантировала его директору, Курту Герберту Адлеру, ряд выступлений в сентябре и октябре 1957 года. Журналистке Аните Пензотти из газеты "Оджи" она поведала свою "историю", завершив ее знаменательным заявлением: "Вскоре я вернусь в "Ла Скала" и буду петь в "Сомнамбуле1, "Анне Болейн" и в "Ифигении в Тавриде". Я знаю, что мои враги поджидают меня, но собираюсь бороться изо всех сил. Я не хочу разочаровать мою публику, которая любит меня и признанием которой я бесконечно дорожу".