Мария Каллас

Дебют в Штаатсопер по важности не уступал акту государственного значения. Президент Австрии Теодор Кернер находился среди публики, устроившей певцам двадцатиминутную овацию, а при выходе из театра певицу охранял от толпы отряд полицейских. Австрийская пресса захлебывалась от восторга, однако из статьи Клаудии Кэссиди явствовало, что певице удается контролировать свой голос только за счет волевого усилия: "В исполнении Каллас нет уж той поразительной спонтанности, кажущейся легкости, мастерской игры с оттенками, что сделали ее Лючию в Лирической Опере незабываемым шедевром в истории певческого искусства. Однако мы видим блестящее пение, пробивающееся сквозь охрипшее горло, которое обеспечено любому попавшему под промозглый венский дождь. В сцене безумия ее голос на мгновение обрывается; из ложи нам видна немедленная реакция Караяна и обострившееся внимание оркестрантов. Однако голос Каллас тут же выправляется. ...Этот опасный момент легко можно было не заметить. Выходя на поклоны, Каллас незаметно подносит руку к горлу. Музыканты в оркестре выказывают восхищение".

Июль певица провела в Искья, отдыхая и готовясь к новому сезону. В августе и начале сентября она приняла участие в трех студийных записях: с 3 по 9 августа - в "Трубадуре" Верди под уководством Герберта фон Караяна, вместе с Джузеппеди Стефано, Федорой Барбьери и Роландо Панераи, с 20 августа по 4 сентября - в "Богеме" Пуччини под руководством Антонино Вотто: он же дирижировал "Балом-маскарадом" Верди, запись которого проходила с 4 по 12 сентября. Партнером певицы и здесь был ди Стефано. После концерта на RA1, состоявшегося 27 сентября, она отбыла в Соединенные Штаты, где ей предстоял дебют в Метрополитен Опера".

Каллас в "Метрополитен Опера", или Блистательная катастрофа

Вышедшая на сиену Мария Каллас была крайне нервозна: дрожь в ее голосе заставляла вспомнить мадам Баттерфляй, которую она в прошлом ноябре пела в Чикаго...

Роджер Деттмер, "Чикаго Америкам"

Что касается пения, то мисс Каллас показала класс, которого можно было ожидать, хоть раз услышав ее в Италии. ... Это ошеломляющий голос. Время от времени создается впечатление, что его питает скорее сила воли, чем природные задатки. Качество его различно в высокой, средней и низкой позициях.

Хауард Таубман, "Нью-Йорк Таймс"

Всех тех, кто слышал мисс Каллас в других спектаклях (или на бесчисленных пластинках), интересовало, как будет звучать ее голос в здании "Метрополитен Опера" и сколько времени у нее уйдет на то, чтобы приспособиться к его акустике. Однако генеральная репетиция устранила все сомнения: голос Каллас, пусть и не мощный, столь ровен и согласован с дыханием, что его прекрасно слышно в любой момент, даже при пении пиано или пианиссимо, которыми мисс Каллас нас неоднократно радовала. В партии Нормы певица не делает силу звучания самоцелью, и это слышно даже тогда, когда она в полный голос берет верхнее ре в конце терцета с Адальджизой и Поллионом.

Ирвинг Колодин, "Сатердей Ривью "

Прежде чем имя художника украсит обложку такого журнала как Тайм" или "Шпигель", его слава должна выйти за рамки известности и стать легендой. Нельзя однако рассчитывать на то, что автор заглавной статьи поставит объективность во главу угла и попытается осветить качества, которым, собственно, сей художник обязан своей славой.

В подобных статьях, кокетничающих собственным остроумием, предмет исследования непременно переносится в область патологии и там уже подробно разбирается. Художник становится героем или, скорее, антигероем истории, в которой факты (или новости) смешиваются с личными мнениями автора. "История - это дегенеративная эпическая форма: она симулирует сюжет, связное изложение, эстетический контекст, - пишет Ханс Магнус Энценсбергер в своем этюде "Язык "Шпигеля"". - Соответственно, автор такой истории превращается в рассказчика, в вездесущего демона, от которого ничто не скрыто и который в любой момент может заглянуть в сердце своего героя, как Сервантес в сердце Дон-Кихота. Однако Дон-Кихот подчинен фантазии Сервантеса, в то время как журналист обязан следовать реальности. Поэтому такой его подход по сути своей недобросовестен, а всеведение ограниченно. Вот и приходится ему лавировать между простой достоверностью новости, которой он пренебрегает, и высшей правдой настоящего рассказа, которая для него закрыта. Ему приходится интерпретировать факты, подгонять их под определенную схему, моделировать, аранжировать, однако он не имеет права признаться в этом, не может обнаружить свой эпический подход. Отчаянное положение, право. Чтобы не быть уличенным и изобличенным, нашему автору историй приходится недоговаривать и писать между строк. Своей высшей степени эта техника предположения, намека, инсинуации достигла в журнале "Шпигель".

Сие гамбургское издание за образец взяло "Тайм", а девиз американского журнала гласил: "Тайм" должен быть таким, как если бы он писался одним человеком для другого"(курсив автора).

Заглавная статья, посвященная Каллас и опубликованная в "Тайм" за два дня до ее дебюта, приумножила славу певииы - и вместе с тем безнадежно ей повредила. Предметом статьи было уже не певческое искусство Каллас (суждения о котором представляют собой, по словам Ирвинга Колодина, "энциклопедию невежества"), а составленный из фактов и домыслов быт оперного театра, судя по этой статье сплошь состоящий из зависти, коварства, злорадное™, ненависти, что вполне соответствовало представлениям рядового читателя, больше всего интересовавшегося именно этой стороной оперной жизни. А в тех фрагментах, где речь заходит о "профессиональном аспекте", статья "Тайм" напоминает неумелый перевод или болтовню в ток-шоу, где о конкретных вещах рассуждают в общем, а значит, неверно.

Как можно представить себе голос певицы по такой характеристике: "Мало кто считает голос Каллас сладчайшим или красивейшим в современном оперном театре. В ее пении бывают волшебные моменты. В спокойных пассажах ее голос согревает и радует ухо. В массовых сценах он прорывается сквозь пение остальных певцов, как дамасский клинок, чистый и четкий. Однако через час после начала представления он становится резок, а в конце тяжелого спектакля в его звучании появляется своеобразное мерцание (как иначе перевести "reverberating quality"?!), как если бы во рту певицы собралась слюна. Однако определяющее качество голоса Каллас — это не звучание, а необыкновенная, одной ей свойственная способность выражать оттенки и переливы эмоций — от режущей интенсивности до сдержанной тонкости. Пение Каллас до сих пор все еще таит в себе скрытые возможности".

Вот уж действительно энциклопедия невежества в лучшем виде, псевдопрофессиональный лепет непонятно о чем. Тем заметнее и понятнее делаются на его фоне двусмысленные, коварные, похабные, оскорбительные (и вполне невинные с юридической точки зрения) намеки, аллюзии и ловко смонтированные цитаты. "Выросшая на манхэттенской Вест Сайд Мария Каллас покинула Нью-Йорк в четырнадцать лет, толстой и несчастной. Вернуться ей предстояло стройной и знаменитой, женой итальянского миллионера, дивой, которую не ненавидят коллеги и пламенно обожают поклонники....Мария Каллас завоевала (выражение "clawed her way" вызывает в воображении Дикую кошку, пускающую в ход когти и зубы!) признание благодаря своей остервенелой воле к победе, не знающей преград, внушающей страх врагам и сводящей число ее друзей среди профессионалов до минимума....Однажды враги попытались сорвать ее выступление, когда дело дошло до высоких нот второй арии Виолетты в "Травиате". (Какая именно ария имеется в виду? "Addio del passato"? Ни в одном источнике нет сведений о подобном происшествии.) Каллас сдернула с себя шарф, подошла к линии рампы и, глядя недоброжелателям прямо в глаза, с Уверенной легкостью исполнила одну из сложнейших арий оперного репертуара. Ошибись певица хоть раз — эта ошибка стала бы фатальной, но она спела арию безупречно и невыразимо прекрасно. Пять раз вызывала певицу доведенная до неистовства публика, пять раз она выходила на сцену, холодная и надменная, словно каменная статуя. Выйдя в шестой раз, она поклонилась всем, кроме возмутителей спокойствия, а потом взглянула на них и внезапно выбросила руки вперед жестом невыразимого презрения... Дурные стороны ее характера сказывались на отношениях с окружающими людьми. Первой жертвой стала другая сопрано, Рената Тебальди, долгое время считавшаяся лучшей певицей "Ла Скала", наделенная мурлыкающе-мягким голосом, тонким чувством музыки - и соответствующим темпераментом".