У Южного полюса

Ветер захватывал дыхание. Пока мы ползали на

четвереньках, собирая продукты и наши маленькие спиртовки, нам

несколько раз казалось, что мы задохнемся. Мы ощущали на своем

теле все швы одежды. В тех местах, где оленьи шкуры были

сшиты между собой, казалось, в кожу вонзаются иглы.

Нам не удалось установить столбы для палатки. Мы должны

были поспешно залезть в свои спальные мешки, пока колючий

мороз не лишил нас этой возможности. И вот мы один за другим

заползали под лежавшую на земле шелковую ткань палатки, под

которой были сложены рядом наши спальные мешки, и скоро,

лежа в оленьем меху, начали отогреваться.

Некоторое время мы еще слышали вой урагана, бушевавшего

над снежными полями, затем этот вой становился все тише и тише,

а шелковое покрывало над нами все тяжелее,

Черное пятнышко, которое представляли мы собой в

бескрайней белой пустыне, было покрыто теперь толстым

белоснежным одеялом. Антарктическому шторму не с кем было разделить

свое мрачное одиночество.

В то время как сверху шум замирал, под нами начался грохот.

Это под давлением ветра стал трещать морской лед. Треск был

подобен пушечным залпам. Ежеминутно казалось, что ледяной

покров будет сломан, так же, как это произошло у незнакомого

берега во время нашей первой поездки на санях.

Если только лед станет гнать в море или льдины начнут

дробить друг друга, то мы наверняка погибнем—расстояние до

лагеря таково, что раньше, чем за 12 часов, мы не успеем

добраться до безопасного убежища.

Снеговой покров над нами достиг изрядной толщины и так

затруднял дыхание под шелковым покрывалом, что мы

вынуждены были позаботиться о большем пространстве для себя

и о большем притоке воздуха.

Сперва все встали на четвереньки, а затем начали одновременно

давить спинами на снежный покров до тех пор, пока не подняли

палатку на несколько футов кверху. Затем проткнули сквозь

снег лыжную палку и двигали ею бремя от времени так, чтобы

воздух мог проникать к нам.

Однако метель была так сильна, что отверстие в снегу занесло

почти моментально: пришлось непрерывно поворачивать лыжную

палку. Один из нас поддерживал спиной шелковую палатку,

в то время как двое других пытались приготовить трапезу. У нас

было два замороженных тюленьих сердца. Мы разрубили их

на куски и съели. Мало-помалу это блюдо становилось

излюбленной едой для Савио и меня.

Кроме того, мы пытались приготовить горячую пищу с

помощью спиртовки. Когда она была налажена, в нашем жилище

стало форменным образом тепло. В результате шелковая палатка

промокла в местах соприкосновения со снегом.

Неожиданным образом это помогло нам—избавило от труда

стоять на четвереньках и поддерживать палатку своей спиной.

Как только спиртовая лампа была потушена, температура внутри

палатки упала и влажный шелк плотно примерз к наружному

снеговому покрову. Таким путем образовалась невысокая

пещерка, на стенах которой выступили большие кристаллы льда.

Некоторые из этих кристаллов были длиной с дюйм;

озаренные нашими примитивными светильниками, кристаллы льда

сверкали и переливались; из глубины спальных мешков

мы созерцали их, как звезды. В те три бесконечных дня, пока

мы лежали в занесенной снегом палатке, эти прекрасные

кристаллы как бы вели с нами нескончаемый разговор и пробуждали

в нас самые необычные мысли и чувства.

Когда началась буря, мы залезли в спальные мешки с

большой поспешностью и занесли с собой внутрь мешков немало

снега. Снег растаял, и нельзя сказать, чтоб нам было приятно

лежать мокрыми в оленьем меху. Влага от растаявшего снега,

пар от нашего дыхания способствовали образованию длинных

сосулек, свисавших вокруг отверстий спальных мешков.

Положение было не из завидных, но мы все же радовались тому, что

нашли защиту Ът снежной бури, проносившейся над нашим

убежищем с неослабевающей силой.

Когда мы не ели и не сосали свои коротенькие трубочки, то

начинали петь, и пели до тех пор, пока не засыпали.

Однако сильный треск льда и ограниченность пространства,

находившегося в нашем распоряжении, приводили к тому, что

сон был коротким и часто прерывался. Савио по обыкновению

ежеминутно справлялся который час. Меня же беспокоили

мысли о судьбе санной группы, которая должна была под

началом капитана Колбека следовать за нами с дополнительным

продовольствием.

Лапландец Муст страдал в эти дни под снегом больше всех.

В ночь на 31 июля было 40 градусов мороза. Ртуть замерзла, и нам

пришлось пользоваться спиртовым термометром. В эту ночь

я опасался за жизнь Муста.

Незадолго до полуночи мы прорыли отверстие в снеговом

настиле, чтобы дать доступ воздуху, и провели кое-какие

наблюдения. Едва лишь Муст просунул голову в врронку,

образовавшуюся в снегу, как в ту же секунду упал oopafHO. Губы его

посинели. Муста тряс такой озноб, что он стучал зубами. Савио и я

с большим трудом согрели для него какао на спиртовой лампе,

растирали его как могли до тех пор, пока он не очнулся. Однако

Муст был в подавленном состоянии. Он затянул свои

лапландские песни, звучавшие здесь, глубоко под снегом, однотонно и

заунывно, в то время как сверху сквозь проделанное отверстие

доносился вой бури.

Я заставил Муста дышать над фонарем, чтобы в его легкие

попадало немного теплого воздуха. Время от времени и мы

доставляли себе это удовольствие.

Говорили мы тогда о самых невероятных вещах. Лапландцы

рассказывали о многих интересных событиях из их жизни за

Северным полярным кругом, делясь со мной своими радостями

и горестями. За эти дни лежания рядом в спальных мешках мы

по-настоящему узнали друг друга.

К счастью, мы захватили с собой мешок с травой для

утепления нашей лапландской обуви; иначе мы потеряли бы все пальцы

на ногах. Чулки мало что дают во время поездок на санях

в антарктических районах.

Когда чулки отсыревали, то при стоянии человека на месте

нижняя их часть, охватывающая стопу, превращалась в лед.

Вскоре вслед за этим той же участи подвергались и пальцы ног.

По-иному обстояло дело с травой, мягкой, нежной, но прочной,

которой лапландцы постоянно пользуются взамен чулок.

Трава эта растет на севере на берегах озер. Лапландцы

высушивают и набивают ею свою просторную обувь. При этом они

с характерной традиционной тщательностью распределяют траву

таким образом, чтобы она покрывала подошвы и тонким, но

равномерным слоем располагалась внутри обуви.

Ноги, обутые таким способом, отморозить нельзя. В случае

промачивания ног трава от сырости начинала преть и появлялось

приятное чувство теплоты. Из манеры лапландцев обуваться мы

извлекли в дальнейшем много полезного. Обнаженные ноги,

погруженные в траву, получали защиту от мороза. Однако

главное заключалось в том, чтобы трава была правильно

распределена внутри обуви. С течением времени мы приобрели

известный опыт, но все же всегда бывали довольны, когда лапландцы

сами набивали травой обувь: они укладывали траву более ловко

и более равномерно.

До сих пор вспоминаю, как в ту памятную холодную ночь

лапландцы рассказывали мне, что по возвращении в Норвегию

им придется пойти на военную службу. Они горько сетовали

на то, что их заставят носить военную форму, и горячо просили

меня замолвить за них словечко. Они ни в какой степени не

возражали против военной службы, но не хотели и слышать о