Эрнест Хемингуэй: за фасадом великого мифа

«Вот такая охота была мне по душе! Никаких поездок в автомобиле, неровная, труднопроходимая местность вместо гладких равнин – что может быть чудеснее! Я перенес тяжелую болезнь и теперь с наслаждением ощущал, как силы мои восстанавливаются с каждым днем. За время болезни я очень исхудал, изголодался по мясу, а теперь мог есть все без разбору. Каждый день под горячими лучами солнца я обливался потом, теряя таким путем всю жидкость, которую вечером, у костра, выпивал в обществе друзей, а в жаркую дневную пору я лежал с книгой в тени, овеваемый ветерком, радуясь, что не нужно ничего писать и в четыре часа мы снова пойдем на охоту. Я даже писем никому не писал. Единственный человек – не считая детей, – который мне по-настоящему дорог, был здесь со мной, и мне не хотелось делиться впечатлениями этой чудесной жизни с теми, кто был где-то далеко; хотелось просто жить, радоваться, испытывать блаженную усталость». Охота, выпивка, природа, свободное время, дружба и любовь – Эрнест казался счастливым и, что более удивительно, он сам говорил и повторял это. Даже литература, освобожденная от ограничений «печального ремесла», доставляла ему удовольствие и была одновременно атрибутом и состоянием счастья. «Жизнью своей я очень доволен, – признавался он, – но писать мне необходимо, потому что, если я не напишу определенное количество страниц, вся остальная жизнь потеряет для меня свою прелесть».

«Зеленые холмы Африки» – это история про охоту, и тут стоит, по указанию самого Эрнеста, осторожно обращаться с символами и интерпретациями. Если речь идет об облаве на зверя – это и поиск дичи, и духовные поиски: «Преследование – это счастье», даже название последней части книги предлагает новый взгляд на замыслы Хемингуэя. В Африке Эрнест, похоже, нашел способ избежать nada [48] существования, живя полной жизнью, а не наблюдая, как она протекает мимо. Но она стала для него и «доброй землей», новым Эдемом, где можно было восстановить утраченную невиновность, настоящей землей. «Когда человек чувствует себя, как дома, вне того места, где он родился, это значит, что именно туда ему и суждено отправиться». Эрнест, странник или добровольный изгнанник, постоянно находился в поисках новой земли: Париж, Ки-Уэст, Испания и вскоре Куба или еще Венеция… Поиски Хемингуэя также являются стремлением к настоящему месту, где можно было бы бросить якорь, укорениться. Но настоящим домом Эрнеста еще оставалась литература, сопровождавшая его повсюду и питавшая его память: «Сейчас я хотел только одного: вернуться в Африку. Мы еще не уехали отсюда, но, просыпаясь по ночам, я лежал, прислушивался и уже тосковал по ней».

Как ни парадоксально, в двух главных африканских рассказах Хемингуэя нет того ощущения счастья и умиротворения, что было в «Зеленых холмах». В «Недолгом счастье Фрэнсиса Макомбера» и «Снегах Килиманджаро» показаны персонажи в тисках страха и всевозможных угроз. Хемингуэй, по его собственному признанию, перенесший немало самого себя в эти два рассказа, вновь обратился к темам, которые были ему дороги: к темам трусости и отваги, мужественности и чести, страха и, конечно же, смерти. Однако эти тексты еще предлагают нам и размышления о роли женщины, а также об ответственности писателя по отношению к самому себе, потому что, согласно Эрнесту, все это относится к литературе. Если Марго Макомбер – это не более чем женщина, «самая хищная и самая обольстительная […], вся закованная в свою женскую американскую жестокость», что делает ее инфернальной, то жена Гарри в «Снегах Килиманджаро», возможно, даже еще более опасна. В этот момент своей жизни Эрнест начал культивировать в себе в отношении «богатых», которых он видел ежедневно, некое недовольство и даже враждебность. Сафари 1934 года было профинансировано дядей Полины, тем самым, что уже позволил им покупку дома в Ки-Уэсте, и Эрнест чувствовал за это свою вину. Но эта вина была ничем по сравнению с тем комплексом неполноценности, что Эрнест чувствовал, видя, как его таланту угрожает роскошь и «ожирение души». «Богатая сука», жена его персонажа Гарри Смита, «эта ласковая опекунша и губительница его таланта», ради которой он сменил свое прежнее существование на безопасность и комфорт. Тем не менее персонаж Хемингуэя, похоже, оказывается более честным, чем он сам, признаваясь, что он сам «загубил свой талант, не давая ему никакого применения, загубил изменой самому себе и своим верованиям, загубил пьянством, притупившим остроту восприятия, ленью, сибаритством и снобизмом, честолюбием и чванством, всеми правдами и неправдами».

Удобно устроившись на вершине успеха своих первых романов и на доходах, получаемых за статьи и фильм, Эрнест, возможно, боялся потерять себя и боролся против этого сползания вниз, написав «Снега Килиманджаро» – одно из самых красивых своих произведений и одно из самых насыщенных; рассказ, в котором он «использовал материал четырех романов, ничего не оставив про запас». «После этого, – признался он Хотчнеру в 1955 году, – мне долго не удавалось написать другой рассказ, так как я знал, что вряд ли смогу сделать так же хорошо, как в «Килиманджаро». Я не думаю, что мне это когда-нибудь удастся» [49].

Эрнесту потребуется двадцать лет, чтобы вернуться в Африку, двадцать лет, в течение которых его публичная персона постепенно затмит собой человека и писателя. Имидж Хемингуэя, награжденного Пулитцеровской премией в мае 1953 года за повесть «Старик и море», постепенно становился для СМИ более важным и значимым, чем его книги. В августе 1953 года журнал «Лук» заказал ему репортаж о новом африканском сафари. Эрнест, всегда ненавидевший «эту проклятую рекламу», отправился в новое путешествие в сопровождении фотографа, так как, помимо его текстов, публика хотела увидеть великого человека или, по крайней мере, карикатуру на него: охота, бывшая одним из его старейших удовольствий, стала инструментом коммуникации.

Уже несколько лет Эрнест, страдавший от новой фазы депрессии, пытался возвращаться к местам своего прошлого счастья. Испания, Франция, Венеция… Хемингуэй не наслаждался больше настоящим моментом, он стремился вернуть то, что когда-то приводило его в восторг, и надеялся, вернувшись в прошлое, стать человеком, которым он был до славы. Но ситуация сильно изменилась, и его второе сафари оказалось лишь бледной копией первого. Полина была заменена на Мэри, алкоголь больше не развлекал его, а стал неудержимой зависимостью, и, что самое удивительное, Хемингуэй даже заявил, что больше не любит убивать животных.

В 1935 году Эрнест писал в «Зеленых холмах Африки», что бросит охоту, когда не сможет «убивать наповал». Но двадцать лет спустя это обещание было, похоже, забыто, и Эрнест снова охотится. Правда, выпивая по две-три бутылки спиртного в день, он упустил последовательно несколько зебр, бородавочников и даже двух львов. После нескольких месяцев разочаровывающей охоты он временно стал почетным сторожем охотничьих угодий в Кимана – задача, которую он выполнял с большим энтузиазмом, очевидно, серьезно переоценив ее. Ответственный за защиту населения от нападений львов или слонов, Хемингуэй принял обычаи коренных народов, но предприятие быстро приняло какой-то пародийный вид: Эрнест пытался научиться охоте с помощью копья, его одежда была цвета ржавой охры, напоминающей одежду масаев, и он выполнял на глазах жены кое-какие подвиги с местной красавицей, Деббой, его так называемой невестой.

21 января 1954 года, после кратких увеселений, Эрнест и Мэри сели на борт «Сессны 180», направляясь в Конго. На следующий день, пролетая над водопадом Мерчисон, их пилот Рой Марч резко дал вниз, чтобы избежать столкновения с цаплей, и задел старый электрический кабель, что заставило его совершить аварийную посадку в «душераздирающем скрежете металла». Помимо нескольких сломанных ребер у Мэри, все, кажется, прошло нормально. Подобранные туристической лодкой, Хемингуэи были быстро вылечены, а потом им предложили добраться до Энтеббе на борту небольшого самолета «Рапид» фирмы «Де Хэвиленд». Но состояние и взлетно-посадочной полосы, и самого устройства оставляло желать много лучшего. «Треть пути по так называемой взлетно-посадочной полосе я был уверен, что нам ни за что не взлететь, – написал потом Эрнест в журнале «Лук». – Однако мы мчались вперед на максимальной скорости, прыгая с кочки на кочку… на манер горного козла. Внезапно мы оказались в воздухе, причем не по своей вине. Такое состояние продолжалось всего несколько секунд, после чего самолет снова грохнулся на землю под аккомпанемент рвущегося металла, звука, к которому мы все уже привыкли. К сожалению, на этот раз появилось пламя». Всего за сутки Эрнест пережил две авиакатастрофы, и во второй раз это было подвигом – его травмы были гораздо более серьезны: провисание кишечника, повреждение почек и позвоночника, печени и селезенки, вывих плеча и левой ноги, паралич одного из сфинктеров. Хемингуэй также получил ожог кожи головы, многочисленные порезы, особенно на голове и, что более важно, у него из правого уха потекла мозговая жидкость. Привыкший к ранениям, в этот раз он был буквально «разорван изнутри», и Хотчнер, с которым он встретился в Венеции несколько месяцев спустя, нашел его глубоко уменьшившимся, «не физически, а как будто впечатление твердости, которое он всегда излучал, рассеялось». Эрнест говорил журналистам, что эти аварии сказались на его форме. Он, всегда привыкший рассчитывать на свое тело, потерял своего главного союзника и один из своих самых главных предметов гордости.