Эрнест Хемингуэй: за фасадом великого мифа

В дополнение к сообщениям, ознаменовавшим его первое возвращение к реальной журналистике со времен «Торонто Стар», Хемингуэй участвовал в съемках документального фильма «Земля Испании» вместе с режиссером-коммунистом Йорисом Ивенсом и своим другом Джоном Дос Пассосом. Снятый на месте, фильм Ивенса, для которого Хемингуэй писал сценарий и читал комментарии, имел несколько целей: повысить осведомленность широкой публики о республиканцах, осудить опасность фашизма и собрать средства для финансирования покупки машин «скорой помощи».

Вернувшись назад в Соединенные Штаты в мае того же года, Эрнест сначала пожил в Ки-Уэсте, где находилась Полина, а потом, 4 июня, посетил Съезд писателей США, где выступил с речью, направленной против фашизма: «Существует только одна политическая система, которая не может дать хороших писателей, и система эта – фашизм. Потому что фашизм – это ложь, изрекаемая бандитами. Писатель, который не хочет лгать, не может жить и работать при фашизме». Находясь под впечатлением от выступления Эрнеста, которое Скотт Фицджеральд, тоже присутствовавший на съезде, назвал «почти религиозным», публика приняла участие в закупке двадцати машин «скорой помощи». Полностью приверженный идеям республиканской стороны, Эрнест не остановился на достигнутом, а 8 июля показал в Белом доме фильм «Земля Испании» – в присутствии президента Рузвельта и его жены Элеоноры, близкой подруги Марты Геллхорн, с которой Хемингуэй в последнее время поддерживал тесные отношения.

Перед возвращением в Испанию на второй срок пребывания Хемингуэй пожертвовал 40 000 долларов на нужды республиканского правительства. Два месяца на фронте изменили его отношение: теперь, когда война началась, когда она стала «непростительной», нужно было ее выиграть, тем более что к сентябрю месяцу Франко уже контролировал две трети страны.

Новый отъезд Хемингуэя, однако, оказался более сложным, чем первый, по крайней мере, в семейном плане, потому что Полина теперь не имела почти никаких иллюзий относительно отношений своего мужа с Мартой, которая тоже отправилась в эту поездку в качестве корреспондента. Но, несмотря на давление со стороны семьи, Эрнест не смог устоять перед возможностью проявить себя в новых подвигах. Привлеченный действиями, опасностью и смертью, чего он теперь не боялся, Хемингуэй также стал весьма чувствителен к мысли о том, чтобы пережить новую страстную любовь с женщиной, которая на этот раз демонстративно ему не подчинялась. В отличие от Полины или Хедли, Марта была действительно гордой и опытной женщиной. Автор романа и сборника рассказов с предисловием Герберта Уэллса, она, конечно, не имела литературного таланта своего возлюбленного, но ни его дарование, ни его слава не впечатляли ее, а вот ее собственное мужество и стойкость восхищали Эрнеста, равно как и ее стремление к активным действиям и искреннее неравнодушие к республиканцам. Так через двадцать лет после книги «Прощай, оружие» любовь и война вновь оказались тесно связаны между собой.

С первых недель своего пребывания в отеле «Флорида» в Мадриде Эрнест почувствовал энергетику, которую он не ощущал в течение длительного времени. Несмотря на бомбардировки и ограничения в питании, он получил исключительный новый импульс. «В Испании во время всей войны я прекрасно спал ночами […], я был голоден, по-настоящему голоден, но чувствовал себя как нельзя лучше» [43], напишет он миссис Пфайффер в 1939 году. В конце 1937 года продовольствия в Мадриде стало не хватать, и, несмотря на свой статус, Хемингуэй, как и другие, часто довольствовался лишь супом из фасоли и несколькими ломтиками колбасы. Но гораздо больше его беспокоил общий упадок духа, о чем свидетельствуют следующие строки из рассказа «Мотылек и танк», написанного в 1938 году: «Шла уже вторая зима непрестанного обстрела Мадрида, все было на исходе – и табак и нервы, и все время хотелось есть, и вы вдруг нелепо раздражались на то, что вам неподвластно, например на погоду» [44]. Однако Эрнест уделял этому лишь весьма отвлеченное внимание, все его существо было посвящено делу, победе и активным действиям.

Он завел знакомства в 11-й и 15-й интербригадах, имел отношения с коммунистами и с анархистами среди солдат и в штабах, и это создало Эрнесту важную ауру, которой он пользовался, чтобы быть всегда в первых рядах, как, например, в Теруэле, в декабре 1937 года, во время захвата города республиканцами. Однако его энергия и безумная жажда деятельности подхлестывали его самомнение, и некоторые стали обвинять его в переоценке своей роли в войне, особенно после его выступления 4 июня, в котором он, справедливо или нет, назвал себя первопричиной появления в Испании американских добровольцев.

До победы франкистов в ноябре 1938 года Хемингуэй еще два раза бывал в Испании, в частности в Мадриде и Барселоне, где он наблюдал беженцев, спасавшихся из города. Будучи корреспондентом со стороны республиканцев, Эрнест не скрывал своих симпатий, но как писатель он стремился не осуждать, а пытаться понять, особенно массовые убийства, вина за которые ложилась на обе стороны. Хемингуэю нравилось, когда товарищи считали его полноценным солдатом, а не интеллектуалом, играющим в войну, но он оставался прежде всего писателем, которого кормит самый разнообразный опыт.

На войне в Испании Хемингуэй продолжил редактировать «Естественную историю мертвых», свой страстный трактат о человеческой природе. «Здесь, на войне, учишься, если только умеешь слушать», – говорит он устами Роберта Джордана в романе «По ком звонит колокол». Обучение всегда было главной целью Хемингуэя, равно как и накапливание опыта, пусть даже болезненного, ибо «если ты не видел первый день революции в маленьком городке, где все друг друга знают и всегда знали, значит, ты ничего не видел».

Роман «Прощай, оружие» многим обязан страху Эрнеста дать слабину перед лицом опасности, но вот от страха быть убитым Хемингуэй избавился. Эта война нового типа стала для него возможностью испытать новые чувства, эмоции «необычайной глубины»: умереть за правое дело, умереть ни за что, лгать, убивать, убивать из чувства долга, предавать, разоблачать. В рассказе «Разоблачение», опубликованном в 1938 году, Хемингуэй касается неоднозначности позиции писателя в военное время. Там рассказчик сидит в мадридском баре Педро Чикоте, где появляется его старый друг Дельгадо: «Мне было очень неприятно, что я дал официанту телефон отдела контрразведки Управления безопасности. Конечно, он узнал бы этот телефон, позвонив в справочную. Но я указал ему кратчайший путь для того, чтобы задержать Дельгадо, и сделал это в приступе объективной справедливости и невмешательства и нечистого желания посмотреть, как поведет себя человек в момент острого эмоционального конфликта, – словом, под влиянием того свойства, которое делает писателей такими привлекательными друзьями».

В конце 1938 года, когда он уже много месяцев жил среди «пыли, грохота, стрельбы, смерти, страха смерти, храбрости, трусости, безумия и падения», Хемингуэй начал чувствовать определенную усталость. Он был измучен, республиканцы потерпели поражение, его брак с Полиной катился в тартарары, и его любопытство было удовлетворено: «Ну, пока к черту войну. Я хочу писать […] Пока идет война, – признался он Ивану Кашкину, – все время думаешь, что тебя, может быть, убьют, и ни о чем не заботишься. Но вот меня не убили, и, значит, надо работать. А как вы сами, должно быть, убедились, жить гораздо труднее и сложнее, чем умереть, и писать все так же трудно, как и всегда» [45].

Писал Хемингуэй быстро и красиво, он создал много рассказов, пьесу для театра и, конечно, роман «По ком звонит колокол», тираж которого через два года после выхода в свет в октябре 1940 года превысил миллион экземпляров. В отличие от романа «Иметь и не иметь», тут критики были единодушны, по крайней мере, литературные критики, но с политической точки зрения все обстояло иначе. Правые обвинили его в приверженности к коммунистам, а левые – в том, что он писал о зверствах республиканцев. Книга Хемингуэя, конечно, была в определенной степени ангажирована, но ее нельзя считать инструментом пропаганды.