Смейся, паяц!

Когда в издательстве «Искусство» готовился к выходу первый сборник монологов и миниатюр Жванецкого «Встречи на улицах», мне позвонила его редактор Лариса Гамазова, которая была редактором и моих сборников, добрая умница, болеющая за всех нас:

– Саша, у нас неприятность: Госкомитет печати затребовал Мишину книжку на закрытую рецензию, значит, хотят её зарезать. Если б вы могли срочно написать рецензию в «Советской культуре» – это могло бы её спасти. («Советская культура», газета ЦК партии, была очень авторитетна для чиновников всех мастей.)

С большим напором мне удалось договориться с главным редактором об этой рецензии, он долго сопротивлялся («Зачем нам дразнить гусей?»), я настаивал на трёх страницах, он соглашался на одну, наконец, сошлись на двух. Это была маленькая статейка, но когда она вышла, Гамазова радостно позвонила мне:

– Закрытой рецензии не будет, книжка выходит – приходите, я подарю вам сигнальный экземпляр.

Он писал о себе: «Я стар. Я толст. Я гипотоник и ипохондрик, но если б мне пришлось однажды, ушёл бы в армию или в Набережные Челны»… Он ушёл, он давно ушёл во все города и страны, где звучит русская речь, и живёт вместе с нами и поражает нас своей философией, своей мудростью, своими парадоксами, которые, как фейерверки, взрываются в небе, освещая, удивляя и радуя.

Мне всегда было близко творчество Аркадия Арканова, Григория Горина, Аркадия Хайта…

Меня радовало их неординарное мышление, талантливые придумки, но, при этом, я всегда мог понять, как это возникло и как осуществлялось, то есть, я мог проанализировать ремесло. Но когда я сталкиваюсь с творчеством Жванецкого, я не могу препарировать его мировоззрение, его парадоксальность и афористичность, потому что это уже – от Бога!

Когда он впервые приехал с концертами в Израиль, и я, и брат Леонид, ждали его звонка. Но он не звонил. Где-то за пару дней до окончания его гастролей, в трубке раздался голос:

– Говорит секретарь Михаила Жванецкого. Михал Михалыч просил передать вам… (далее шёл текст, который я уже не помню)

– Хорошо, – ответил я. – Передайте Михал Михалычу, что мой секретарь ему позвонит.

Он уехал, мы так и не повидались. Но в следующем году, перед его очередным приездом, позвонил его импресарио и передал просьбу Жванецкого, чтоб я зашёл к нему перед концертом… Естественно, я пришёл, мы обнялись.

– Рад тебя видеть, – сказал он.

– И я рад. Но, признаюсь, шёл на эту встречу с опаской.

– Почему?

– Боялся ещё одного разочарования. У меня уже было два разочарования после встречи с двумя нашими коллегами.

– Я знаю, о ком ты говоришь, знаю! Это… (И он назвал две популярные фамилии, актёра и писателя) . Они ошалели от близости с членами правительства, от больших заработков. У них, у обоих, крыша поехала.

– Я знал и третьего, – подковырнул я его.

Он секунду помолчал, потом ответил:

– Да, ты прав: я тоже прошёл это испытание, Но, наверное, потому что я старше, а может, и мудрей, я его преодолел. И я счастлив, что оно не повлияло ни на моё поведение, ни на моё творчество.

После концерта мы долго сидели за столом, вспоминали встречи в Москве, совместные путешествия на теплоходах и говорили, говорили, говорили…

– Миша, тебе не обидно: и ты, и я, и весь наш клан, всю жизнь боролись с бюрократами, приспособленцами, стяжателями, а их сегодня даже больше, чем было.

– Они бессмертны. А знаешь почему? Мы улучшали их породу, съедали самых слабых.

– Сейчас, когда тебе миновало семьдесят, когда можно уже подвести первые итоги…

– И вторые, и третьи…

– …когда ты уже познал и успех, и славу, и дружбу, и зависть, и любовь женщин, и радость отцовства, чего тебе ещё хотеть? Разве только бессмертия?

– Не надо бессмертия. Пусть умру, если без этого не обойтись, но почему так быстро! Нельзя же так просто: упал и перестал… А если этого не избежать, то хочу в чём-то произрасти или перейти во что-то и посмотреть, что будет дальше?

– Как бы не сложилось дальше, уверен, что тебя будут продолжать цитировать: «Доцент тупой», «А у нас с собой было». «Что охраняешь, то имеешь», «Тщательней, ребята, тщательней!»…

– А я бы хотел, чтобы эти фразы поскорей забыли или хотя бы их уже не понимали, как мои дети не понимают, что такое продуктовая карточка.

– Сбываются ли все твои желания?

– В общем, да. Но об одном из них могу говорить уже только в прошедшем времени. В связи с возрастом.

– Когда желания переходят в воспоминания?

– Ты это обидно сформулировал, но точно. Когда-то я писал: «Хочу ходить по Родине, знать все её языки, чтобы любить всех её женщин».

– У тебя было много увлечений, любовниц, жён… Как ты это прокомментируешь?

– Надо искать трёх женщин: умную, добрую и красивую. И полюбить всех трёх сразу. После того, как отчаешься найти их трёх в одной.

– Пройдя эти этапы, ты нашёл все эти качества в четвёртой?

– Да. В моей Наташе всё это есть. Плюс ещё есть терпение жить со мной.

– Помню, в одном из твоих рассказов: «Ты знаешь, что такое волны? Это, когда ты лежишь, а я провожу рукой по тебе». Какая женщина вдохновила тебя на такую фразу? Только честно!

– Ты хочешь поломать мою семейную жизнь?.. Конечно, жена!

– Я в этом не сомневался. А теперь ещё твоё откровение: «Одно неосторожное движение и ты – отец». Сколько раз ты был неосторожен?

– Три.

– А если честно?

– Четыре.

– А если поторговаться?

– Пять. Торг закончен, больше не прибавлю.

– Ты рад, что твои дети живут в двадцать первом веке?

– И рад и обеспокоен, восхищаюсь и тревожусь. Ведь это уже не мой век, и не твой – это их век: компьютеры, интернет, владение несколькими языками. А чего стоит возможность свободно перемещаться по всему Миру!

– Насколько я помню, тебе и раньше давали право на неограниченное передвижение.

– Мне давали право на неограниченное передвижение в среде, ограниченной нашими пограничниками.

Мы с болью в сердце вспомнили тот кошмар оформления документов на выезд за границу: характеристика, подписанная «треугольником»: директор, парторг, профорг, унизительное прохождение через комиссию райкома партии, которая состояла из старых большевиков-маразматиков!.. Потом собеседования и инструкции, как себя вести, как отвечать на вопросы, как гулять в городах: ни в коем случае не по одиночке – только группами, во главе с переодетыми кагебистами!..С каким нетерпением и надеждой мы ждали сегодняшних перемен! Как долго ждали!

– Миша, сегодня тебя не запрещают, не отменяют, не клеймят – везде приглашают, награждают, приветствуют… Но это тоже опасно: теряются бойцовские качества, хочется расслабиться, почивать на лаврах.

– Наоборот! Хочется успеть доделать то, чего не давали, мешали, запрещали.

– По-моему, ты уже достиг максимума: сегодня ты – хозяин эфира, «дежурный по стране». Чего ты ещё хочешь?

– Я когда-то писал: «Хочу ходить, сливаясь с толпой, и разговаривать долго и доверчиво. И не марать глаза неискренностью и пожатья рук не портить дрожью.»

– Правда, что тебя звал к себе Жириновский?

– Правда. Предлагал, в случае победы на выборах, пост министра культуры. Но я не принял это предложение всерьёз: ему никогда не быть президентом, а мне – министром.

– А хотелось бы?

– Нет. Не люблю временные должности.

– Что тебя сегодня радует?

– Неограниченные возможности и разнообразие, после того унылого однообразия, в котором мы жили.

– А что огорчает?

– Резкое падение качества юмора. Планка упала ниже колен. Обидно, что и зрителя приучают к этому уровню.

– Что ты сам сегодня пишешь, смешное или грустное?

– Больше грустное. Во-первых: возраст, а во-вторых: постоянно смеётся только дурак.

– Пожалуйста, пиши больше – ты стал мало писать.

– Я не пишу мало – я пишу коротко.

Мы расстались очень тепло и надолго: наши пути как-то не пересекались. Когда я прочитал в газете о том, что его избили, угнали новый автомобиль, похитили легендарный портфель с бесценными записными книжками, я тут же позвонил ему в Москву: