Смейся, паяц!

Потом боролся с киевскими гуннами,

Как всякий не растоптанный еврей,

Замешивал их ненависть чугунную

Дрожжами непокорности своей.

Глотал обиды, получал пощёчины,

Но всё равно смеялся и шутил,

Выталкивался ими обочину

И снова на дорогу выходил.

Не вылезал из пьянок и долгов,

И годы погонял: «Скорей, скорей!»…

Я приобрёл там преданных друзей

И там оставил проданных врагов.

И вот теперь, когда бы стричь проценты,

Когда б сидеть и греться у причала,

Как памятник, слетевший с постамента,

Я начинаю жизнь свою сначала

Уже я тута, а не тама,

Я переехал всей семьёй,

Авантюрист такой, как мама,

Которая и здесь со мной.

Остался в Киеве мой Игорь,

Мой брат по сердцу и уму,

И Линка, шумная, как вихрь,

И вечера у них в дому.

И Марик, тихий и надёжный,

Как весь Дорожный факультет,

При людях – очень осторожный,

И посмелее – тет-а-тет.

Я вас люблю, по вас скучаю,

Мои друзья, моя семья,

И жизнь свою благословляю

За то, что есть вы у меня!

Без вас мой дом, конечно, пуст —

Врывайтесь ночью, на рассвете,

И водрузите Линкин бюст

Навечно в этом кабинете!

Полвека! Надо бы грустить.

Полвека! Это очень много.

Но так ещё охота жить

И топать по своей дороге.

Иду вперёд походным маршем,

Куда приду, пока не знаю…

Но я уверен: рядом Майя,

И рядом Миша, рядом Маша.

Со мною рядом ваша дружба

И ваши тёплые сердца —

Мне больше ничего не нужно,

Сберечь бы вас до своего конца!

Когда он будет, я не знаю,

Но я его не тороплю.

Я вас любовью сохраняю,

Я очень-очень вас люблю!

ДЕЛА СЕМЕЙНЫЕ

Мы жили в Кузьминках – это, в основном, рабочий район и очень пьющий: в нашем доме в большинстве квартир гнали самогон – по среднесуточному производству спиртного мы могли конкурировать с любым виноводочным комбинатом. Пили и взрослые, и подростки – вечерами было небезопасно возвращаться из гаража, поэтому я всегда носил с собой завёрнутую в газету монтировку, которую однажды даже пришлось пустить в дело. Район был очень зелёный, наши окна выходили в рощу, где весной звучали любовные песни соловьёв, но почему-то очень недолго: наверное, надышавшись самогонного перегара, который выплывал почти из всех окон и подъездов, бедные птички дурели и могли уже петь только «Шумел камыш».

Понятно, нам не хотелось, чтобы Маша кончала десятый класс в этой атмосфере, и мы устроили её в школу номер 127 на улице Горького, которую все наши друзья очень расхваливали.

Это, действительно, не обычное заведение (хотя оно называлось школой Рабочёй молодёжи), было каким-то не советским: педагоги вели себя с учениками, как друзья или подружки, делились своими проблемами, рассказывали о секретах своей семейной жизни, вместе на переменках покуривали в туалетах, вместе ходили в кино и в театры. Естественно, эта школа моей дочери очень нравилась, и она её довольно прилично окончила.

Стал вопрос, куда дальше?

У Маши было только одно увлечение – собаки и лошади, но мы почему-то решили, что это несерьёзно, и по глупости, по великой глупости, стали подталкивать ей в искусство. Маша не стремилась туда, но и не возражала: ведь ей было всего семнадцать лет.

К её дню рождения я написал ей стихи:

Итак, ты встретила семнадцать,

Как встретили когда-то все мы,

И надо с юностью встречаться,

Решая все её проблемы.

Ты красишь рот, не понимая,

Что в этом вовсе смысла нет:

Тебя, как жемчуг, украшают

Твои семнадцать лет.

Быт на тебя наводит скуку,

В уборках видишь ты все беды,

Охотно ты ломаешь руку,

Чтоб только не варить обеды.

Ты лучше всех давно всё знаешь

И гонишь прочь любой совет…

Такая не-за-ви-си-мая

В свои семнадцать лет.

Шагаешь ты вперёд упрямо

От бытия до бития,

Душою чистая, как мама,

И лбом упрямая, как я.

Когда с тобою в спор вступаю,

Пытаясь наложить запрет,

Тебе я часто уступаю

В твои семнадцать лет.

От нас уходишь понемногу

К своим долгам, к своим грехам…

А что я дам тебе в дорогу?..

А кто тебя поддержит там?..

Когда мои года растают,

Когда я буду стар и сед,

Ты сохрани себе, родная,

Свои семнадцать лет.

Конечно, Лёня хотел, чтобы Маша окончила его любимое училище имени Щукина. Туда был огромный конкурс, наверное, человек сто на одно место. Мы стали её серьёзно готовить, с ней занимался Лёнин однокашник, друг нашей семьи, Александр Ширвиндт и великолепный режиссёр и педагог Владимир Точилин. Поэтому самый важный экзамен, актёрское мастерство, Маша сдала хорошо, и её приняли. Казалось бы, огромный успех, но Маша есть Маша: начались конфликты с педагогами, она стала уверять нас, что ей ближе эстрада, доказывала, настаивала, и добилась своего: пришлось перевести её в ГИТИС, на факультет Музыкального театра, на кафедру эстрады, которой руководил профессор Шароев. Там она и проучилась три года, хорошо успевала, её отрывки на показах и экзаменах были очень смешны, она получала хорошие оценки, но… За несколько месяцев до окончания института заявила, что уходит: «Я поняла, что не актриса: актриса – это болезнь, а я – здорова, у меня всё идёт не от сердца, а от головы. Наверное, я могла бы быть неплохим режиссёром, но мне это не интересно. Я и так потеряла три года, зачем терять ещё месяцы!»… Никакие наши стенания «Получи хотя бы диплом!» не помогли – она бросила институт.

Ещё там, в институте, у неё начался период серьёзных увлечений и романов, который завершился замужеством. Сейчас, анализируя прошлое, понимаю, что моя вольнолюбивая Огненная Лошадь стремилась не так замуж, как к обретению свободы от нашего диктата, в первую очередь, моего. Избранником её оказался Павел Дементьев, выпускник училища имени Гнессиных, красивый, умный, с прекрасным голосом, сам писал стихи, сочинял музыку, хорошо рисовал… Но все эти достоинства перечёркивались одним страшным пороком – он периодически уходил в запой и долго оттуда не возвращался. Поэтому его не брали ни в Москонцерт, ни в Росконцерт, не приглашали на радио. Маша была очень им увлечена, и поломать этот брак – значило надолго оттолкнуть её от нас с Майей. Поэтому я решил попытаться помочь ему избавиться от этой российской болезни.

В Москве, когда замаячила Перестройка, возникла первая кооперативная клиника по излечению от алкоголя и курения. Во главе её стоял молодой энергичный врач Юрий Вяльба, последователь профессора Довженко. Он развил этот метод, усовершенствовал его и добился очень хороших результатов: в клинику шли потоком, была большая очередь, записывались на полгода вперёд. Я позвонил Вяльбе, представился, объяснил ситуацию и попросил принять нас вне очереди. Он согласился. Павел прошёл курс лечения, потом был закодирован и, действительно, перестал пить. Но Вяльба предупредил: «если он опять столкнётся с ситуацией и с людьми, которые прямо или косвенно подтолкнули его к алкоголизму, всё опять вернётся и я уже ничем помочь не смогу». К сожалению, так произошло, но об этом позже. А пока, надо было его устраивать в какую-нибудь концертную организацию, что было нелегко, потому что он их уже не раз подводил.