Смейся, паяц!

В это время готовили первый всесоюзный конкурс эстрадных певцов в Юрмале. Я ворвался в музыкальную редакцию центрального телевидения, которая была инициатором этого конкурса, и чуть ли не насильно заставил прослушать три песни в исполнении Павла, записанные нами на кассету. Он им всем очень понравился, и они согласились послать его на конкурс, если у него будет репертуар: каждому участнику полагалось исполнить по две песни, одна из которых должна была быть новой. До начала конкурса оставалось две недели, срок почти нереальный: надо было найти эти песни, оркестровать их и отрепетировать.

Я обратился за помощью к Геннадию Гладкову и Максиму Дунаевскому – оба откликнулись: Гена дал только-только сочинённую им песню «Алёна», и даже сам оркестровал её, а Максим – «Тридцать три коровы», песенку очень заводную и ещё не «затасканную» на эстраде. Мы в темпе нашли музыкантов, какой-то клуб и организовали несколько репетиций.

Я дал Павлу, на счастье, свою белую голландскую куртку, в которой мне всегда везло. В ней он и выступал, в ней он и получал наградной диплом. Потом был Берлинский фестиваль, ещё какие-то конкурсы, и всюду он становился лауреатом или дипломантом. Его стали приглашать в концерты, в гастрольные поездки и, наконец, произошла его встреча с Александрой Пахмутовой, которая переросла в тесное творческое содружество. Пахмутова была тогда очень популярна, её песни звучали на радио и телевидении, у неё было много творческих вечеров, в которых всегда участвовал Павел.

Он исполнял её и старые и новые песни, которые сразу становились «шлягерами», к примеру, «Виноградная лоза» в исполнении Павла по опросам читателей «Комсомольской правды» долгое время занимала первое место в списке популярных песен.

А Маша дорвалась до своего любимого дела: вывела каких-то особых чёрных терьеров, которые стали чемпионами Европы, и продавала их в Польшу, Венгрию и Голландию. В промежутках между поездками в эти страны, она родила детей: Шурочку и Мишеньку. Причём, рожала тоже «не как все»: в то время в Союзе распространилось «модное направление» – рожать в воду, рожать в море, рожать в окружении дельфинов. Идеологом этого был Игорь Чарковский, который сейчас живёт в Австралии и является президентом всемирной ассоциации «Аква». А тогда его, конечно, официальные органы топтали и клеймили, но несмотря на это, а может, благодаря этому, у него появилось много учеников и последователей, в числе которых была и наша дочь. До моря было далеко, поэтому Чарковский дал ей напрокат большой бак, который привезли и установили в однокомнатной квартире Павла, где жили молодожёны, наполнили его водой из водопровода и, когда начались схватки, Маша нырнула туда и попыталась там родить. Но, очевидно, из-за отсутствия дельфинов, ничего не получилось – пришлось отвезти её в ближайшую больницу, где она старым проверенным способом родила Шурочку.

Появление на свет Мишеньки тоже было нестандартным. В те годы в Союзе появились первые больные СПИДом, газеты писали, как в каких-то больницах из-за халатности медсестёр и отсутствия одноразовых шприцов этой страшной болезнью были заражены пациенты, и взрослые, и дети. Поэтому Маша заявила, что не хочет рисковать, и будет рожать не в Москве, а в Голландии, у своих друзей. Мы с Майей приняли это её решение довольно спокойно: Голландия – это всё же лучше, чем бак с водой. Правда, она была уже на девятом месяце беременности – мне пришлось поднапрячься, за неделю оформить документы, получить визы, они с Пашей улетели, и через два дня после прилёта Маша родила Мишеньку.В октябре, на её очередном дне рождения, я прочитал стихи, под влиянием нашей дружбы с Пахмутовой и Добронравовым написанные в ритме их тогда популярной песни «Октябрь семнадцатого года». Я приведу здесь первый и последний куплеты этого стихотворения:

Нам время говорит: «Пора!»,

У нас распахнутые своды,

Хоть за окном свистят ветра —

Гостей не запугать погодой!

Нам время говорит: «Не зря!»,

И нынче вспоминаем гордо,

Что поздней ночью октября

Мы отказались от аборта!

Всем, всем, всем!

Налейте полнее чаши!

Всем, всем, всем!

Яростно пьём за Машу!..

…И дни, и месяцы плывут,

А ты мотаешь по Европе,

Не потому что плохо тут,

А просто есть моторчик в попе.

Ты – как красотка из «Бурды»,

Ты нам улучшила породу,

И для семьи Каневских ты —

Октябрь семнадцатого года!

Всем, всем, всем!

Налейте полнее чаши!

Всем, всем, всем!

Яростно пьём за Машу!

Майя, приехав в Москву, сразу связалась с молодёжной редакцией Телевидения, написала несколько сценариев, и режиссер Игорь Романовский снял их. Конечно, все эти сценарии были о тех, кому плохо, кто нуждается в помощи: о брошенных детях, о детях-сиротах, об инвалидах, о стариках в домах престарелых… Это была её тема, её боль, её жизненная задача – она писала их своим сердцем, которое искренне сострадало.

Талантливо отснятые Романовским, эти фильмы не оставляли никого равнодушным, вызывали шумную реакцию, получали премии – они многим, многим помогли, больным, неустроенным и забытым.

Потом я познакомил Майю с Вяльбой, который сразу почувствовал её масштабность и пригласил к себе в клинику психологом: она первая встречала пациентов и их близких, беседовала с ними и определяла истоки болезни, её причину, что облегчало врачам дальнейшее лечение.

Затем в этой клинике стал работать и Миша. Обладая Майиной сердечностью (они были душевно очень близки) и наработанным опытом общения с больными в экстремальных ситуациях, он очень успешно проводил лечение и вскоре стал правой рукой Вяльбы.Забегая вперёд, могу сказать, что отъезд Майи и Миши в Израиль был потерей для клиники и Вяльба неоднократно передавал им через общих знакомых призывы вернуться и продолжать работу на самых выгодных условиях.

Я ОКАПЫВАЮСЬ

Конечно, постоянная жизнь в столице, а не кратковременные набеги, расширила круг моих возможностей и я закрутился в московском водовороте: ежемесячно публиковал по несколько рассказов в центральных газетах и журналах (а в «Неделе» – целый цикл со сквозными персонажами: «Шестеро в одной машине, не считая седьмого») – они звучали по радио в передаче «Доброе утро», инсценировались на телеэкране и исполнялись на эстрадах. Потом все эти рассказы я собирал в сборники, которые выходили в разных издательствах: «Искусство», «Советская Россия», «Мысль», «Библиотечка «Крокодила», «Библиотечка «Огонька».

Я продолжал сотрудничать с «Фитилём», киностудией «Союзмультфильм», писал сценки и сценарии для популярной и любимой зрителями телепередачи «Кабачок «Тринадцать стульев», часто выступал со своими сольными концертами от Союза кинематографистов, от «Москонцерта», от Общества «Знания».

Мои рассказы, монологи, миниатюры в разных городах страны исполняло очень много артистов, не только эстрадных, но и театральных. Например, с рассказом «Старый двор» во всех своих концертах выступала артистка МХАТа Ирина Мирошниченко, пребывающая тогда на пике своей популярности и сексуальности, а артист Малого Театра Евгений Весник читал мои «незалитованные», то есть, не пропущенные цензурой рассказы («Пусть посадят, но читать буду!»).

Женя всегда был ярым антисоветчиком и пользовался любой возможностью продемонстрировать это.

В дальнейшем я научился подстраховывать исполнителей моих «рискованных» рассказов: если не пропускала цензура в Москве, я посылал их в сатирические журналы «Чаян» (Казань) или в «Дадзис» (Рига), поскольку и Татарский, и Латвийский ЛИТ был действителен для всего Союза наших братских республик, редакция тут же переводила их на язык республики и, чем они были острей, тем быстрей местные цензоры их пропускали (в пику Большому Русскому Брату!)