Смейся, паяц!

Живя в Москве, я, уже не только на семинарах и на конкурсах, часто общался с артистами и драматургами эстрады, со многими из них меня и Майю связывали дружеские отношения. Я назову нескольких, с которыми продолжаю дружить или храню о них добрую память.

Юра Диктович, осколок популярного в своё время квартета «Четыре Ю» (ныне – администратор Евгения Петросяна) и его обаятельная жена Оля. Они прожили вместе много лет, вырастили дочь, выдали её замуж, уже имеют внуков, но по сей день сохранили взаимную влюбленность и удивительную нежность друг к другу – постаревшие Ромео и Джульетта из прошлого тысячелетия.

Лёня Французов, посвятивший свою жизнь эстрадной драматургии, добрый, интеллигентный, отзывчивый человек. Именно его, чистокровного русского, сосед по даче постоянно обзывает жидом, то ли за перечисленные выше качества, то ли за подозрительную ему фамилию Французов.

Ефим Захаров, заведующий литературной частью «Москонцерта», подписывал договора с авторами. Литераторы приходили нарядные, в модных одеждах, а он рядом с ними – в скромном стареньком пиджачке. Фима добывал репертуар для всех артистов, был летописцем эстрады, писал творческие портреты, рецензии на концерты – они же являлись его подработками к невысокому жалованью. От него зависели гонорары драматургов, поэтов, он мог спокойно, регулярно получать взятки, даже не вымогая – ему бы их несли в зубах. Но ни у кого никогда такая мысль даже не появлялась – Ефим Захаров был и остался кристально честным человеком, наивно честным, старомодно честным – архаизм нашего времени.

Матвей Грин, патриарх клана, был незаконно репрессирован и девять лет провёл в лагерях. Завершив свой срок, он вернулся к журналистике и к эстрадной драматургии – писал, так называемые, «положительные фельетоны». Хотя эти два слова антагонисты, такой жанр существовал в советские времена, это было великое умение: восхвалять режим и одновременно веселить зрителей – очевидно, девять лет Сталинских лагерей явились великой школой. Для тех, кто выжил.

С Володей Альбининым я впервые познакомился на всесоюзном семинаре драматургов эстрады, где он прочёл несколько монологов, написанных в соавторстве с Виктором Коклюшкиным. Я, будучи тогда одним из руководителей семинара, сказал, что у них мозги набекрень. Володя огорчился, решив, что я их обругал. Но я объяснил ему, что в моих устах – это высшая похвала, это значит, что они мыслят неординарно, не как все. Потом он успешно писал для эстрадных артистов и работал в газетах, руководил отделами юмора. Я любил его, мы часто встречались. Он был всегда радостный, приветливый, по-русски широкий, щедрый, открытый и, к великому горю, по-русски пьющий. Поэтому он рано ушёл из жизни.

Володя Точилин, начинавший свою сценическую жизнь в студенческом театре «Наш дом» под руководством Марка Розовского, потом работал на телевидении, на эстраде и сформировался в высокопрофессионального эстрадного режиссёра. После нашего первого знакомства Майя сказала:

– Какой светлый и чистый человек!

– Откуда ты знаешь – мы его впервые видим! – раздражённо спросил я.

– Знаю! – убежденно ответила она и оказалась права (Как она умела чувствовать хороших людей!).

Через самое короткое время мы очень подружились, ежедневно перезванивались, бывали друг у друга в гостях. Володя, думающий, изобретательный мастер своего дела, был очень популярен у актёров, все стремились заполучить Точилина, зная, что его режиссура – залог успеха. (Это он, первый постановщик монологов молодого Шифрина, дал толчок его стремительной карьере). Володя был режиссёром моей монопьесы, ставил мои сценки и обозрения – и всегда ярко и талантливо.

У него были проблемы с сердцем, он часто лежал в больнице, я навещал его, он, бледный и слабый, загорался, рассказывая о своих грандиозных планах. Приближались пятьдесят лет, он мечтал о юбилее – мы устроили ему большой праздник в Театре Эстрады, поздравляли, шутили, дарили подарки. И там же, буквально через пару лет, состоялся день памяти Владимира Точилина – он был приглашён в Ленинград на какой-то фестиваль, пришёл на вокзал, присел на ступеньку вагона и уже не поднялся. Произошло это после его юбилея, которого он так жаждал.

Опять после юбилея!

Конечно, самые массовые и весёлые встречи членов нашего клана происходили на семинарах драматургов эстрады и авторов «Фитиля» – в основном, это были одни и те же лица. Однажды проходил всесоюзный семинар писателей-юмористов, приехали и прилетели из всех республик СССР самые известные мастера этого жанра. На заключительном банкете, обведя взглядом лица участников, Аркадий Хайт произнёс тост:

– Я пью за представителей всех республик и одной национальности!

Раздался общий хохот. Тогда вскочил популярнейший тогда поэт-пародист Саша Иванов и обиженно произнёс:

– А я?

– А-ну, встань в профиль! – заорал я, под одобрительный смех всех присутствующих: размер Сашиного носа ставил под сомнение его фамилию.

На этих семинарах часто бывал и Михаил Жванецкий. Но о нём – подробней, в следующей главе.

НОРМАЛЬНО, ЖВАНЕЦКИЙ! ОТЛИЧНО, МИХАИЛ!

При упоминании его фамилии все начинают улыбаться. Его афоризмы запоминаются на всю жизнь, его шутки повторяют в домах, на улицах, на концертах и даже на заседаниях Государственной Думы. Мы впервые встретились в Одессе, потом, спустя полгода, в Сочи: он приехал туда с театром миниатюр Аркадия Райкина, где работал завлитом. Райкин уже исполнял много его миниатюр и монологов, но Миша пожаловался мне и Роберту, что большая часть написанного им лежит у Аркадия Исааковича в столе, он их сам не исполняет, но и не разрешает отдавать никому другому.

– А почему ты с этим соглашаешься? – спросил я. – Почему не уйдёшь от Райкина в «свободное плавание»?..

Но он боялся так поступить, он ещё не осознавал свою растущую популярность. И даже потом, создавая программы уже для Карцева и Ильченко, триумфально выступая вместе с ними, он ещё много лет до конца не был уверен в себе, в своей уникальности, поэтому был очень раним и обидчив.

И только перед самым отъездом в Израиль, будучи на своём последнем семинаре «Фитиля» в Подмосковном Болшево, я увидел уже спокойного, уверенного Мастера, знающего себе цену.

Прощаясь, я сказал ему об этом.

Он, довольный, переспросил:

– Ты, и в правду, это заметил?.. Да, я уже поверил в себя!

Я ответил:

– Ты последний человек в Советском Союзе, кто, наконец, поверил в Жванецкого!

Но это не значит, что ему было легко – наоборот: чем больше росла его популярность, тем бдительней за ним следили партийные и советские держиморды.

В начале семидесятых, в Симферополе проводилась «Юморина», собрались все известные актёры и писатели, занимающиеся юмором. Приехал и Михаил Жванецкий. «Юморина» длилась три дня. В первый день, все, разбившись на группы по два-три человека, выступали в театрах, концертных залах, дворцах культуры. На следующий день все участники должны были выступать на стадионе. Билеты были проданы задолго до нашего приезда – этот парад имён был событием для города. Но, в последний момент, узнав, что в числе выступающих будет и Жванецкий, секретарь обкома концерт на стадионе запретил. Пока организаторы «Юморины» пытались спасти положение, мы с Мишей прогуливались по бульвару, ожидая результата.

– Что им от меня нужно? – грустно произнёс он. – Я один собираю полные залы, полные стадионы – филармонии зарабатывают, выполняют план, платят зарплаты своим артистам. Они должны целовать меня во все места, а вместо этого меня пытаются заклевать.

Стадион отстоять не удалось – секретарь обкома боялся ажиотажа. Но он его и добился: назавтра, когда в самом большом концертном зале города состоялся финал «Юморины», зал был забит до отказа, а улица перед входом – запружена народом, который правдами и неправдами пытался пробиться во внутрь.