Григорий Шелихов

враждебным молчанием встретили кенайцы, предупредившие, что некий

Куликало не велел убивать русских, но запретил пускать их в кенайские

земли. А еще позже от индейцев Шелихов услышал о живущем в глубине

страны великом и справедливом русском анкау и могущественном иаргиже

Куликало, который отрекся от своих преступных собратьев по коже и, так

как "шэ" - кровь - у всех людей одна, поселился среди обижаемых

индейцев.

О прошлом Куликалова, еще до встречи с ним, Баранов узнал также

из расспросов индейцев.

- Куликало, - говорили они, - под страхом смерти запретил злому

Кобылю углубляться в страну более чем на два перехода, и когда Кобыль

все же пришел к нам, мы окружили под покровом темноты их ночлег и

перебили ездовых собак. Тогда они испугались и вернулись на берег...

- А людей когда вы зарезали? - допытывался у американцев

научившийся добираться до их мыслей правитель.

- Куликало запретил нам их резать, и мы его слушали, -

рассказывали индейцы, - но за нас отомстила Черная Смерть...* Убивая

нас, она убила злых касяков и наших женщин, что были с ними, и детей

от них, а трех, которые отбились от Черной, задавил голод и цинга. Мы

не хотели спасать им жизнь, чтобы они снова начали убивать нас. (* Так

индейцы северо-западной Америки называли оспу, проникшую к ним с юга

на кораблях испанцев.)

Повесть пятнадцатилетней жизни среди индейцев Куликалов закончил

в один из своих приходов рассказом, как растил он своих детей после

смерти жены, огненноглазой Анки, имя которой носила его дочь.

- Без попа окрестил я дочку по матери Анкой - Анной по-нашему...

Матка от оспы умерла, когда малой Анке лет десять всего было. Николка

на ее руках вырос. Понятливая она, русской крови... "Каиш - отец,

говорит, когда мы к своим пойдем?" Вот я и пришел! - Демид пытливо

глядел на правителя, точно ждал одобрения собственному неожиданному

решению уйти из облюбованной им жизни, отказаться от завоеванной

свободы ради будущей судьбы своих детей.

- Правильно сделал, Демид Софроныч! Негоже человеку зверем лесным

жить. Земля американская благодатная, мы населим ее, промыслы заведем,

дети наши хозяевами в ней будут... Жена твоя от оспы померла, а я Анке

и Николке оспу прищеплю собственноручно,* страха смерти и уродства да

не имут... За этим одним прийти надо было! - убежденно говорил

Баранов, видя встревоженность Демида, не понимавшего еще пользы

оспенной прививки. (* Баранов собственноручно делал противооспенные

прививки присланной из России вакциной.)

Черноглазая Анка и шустрый Николка, зная родной язык русского

отца, с величайшим рвением научали Александра Андреевича и

материнскому своему, индейскому языку.

Баранов учил их русской грамоте, арифметике, развертывал перед

жадным умственным взором лесных жителей правду чудесной науки

географии.

К урокам этим, наполнившим его дом весельем и уютом молодости,

правитель относился с большим прилежанием и шутливой серьезностью.

В суровую, одинокую жизнь Баранова, человека пожилых лет и

трезвого рассудка, с Анкой вошло что-то новое и непонятное, в чем

решительный и строгий правитель не хотел признаваться себе самому. В

молодости Александр Андреевич потерпел какое-то никому неведомое

крушение и разочарование в семейной жизни, оставил жену с двумя детьми

в Каргополе и, посылая им время от времени деньги, никогда о них в

разговоре не вспоминал. В дальнейшей жизни Баранова интерес к женскому

полу был навсегда, казалось, исключен.

Готовясь к завтрашней встрече со свирепым наемником Швеции, в

которой русские люди того времени видели едва ли не главного

противника своим стремлениям к выходу на морские просторы вселенной,

Баранов решил поручить выполнение опаснейшей и самой трудной части

своего плана Куликалову. Правитель крепко верил, что хищная акула

Кокс, а его, если судить по письму Шелихова, знают и в Петербурге, не

уйдет на этот раз безнаказанным. Славу же и награду за поимку Кокса он

предоставит Куликалову.

"Обелится человек от всего начисто, - рассуждал мысленно Баранов.

- Все недоимки сложат с Демида. Выйдет из беглых крепостных в вольные

люди, и не нужно будет в американских лесах хорониться. Дети Николка и

Анка вольными станут, никто их не обидит. И мне сподручнее будет..." И

тут же, отгоняя все чаще закрадывавшуюся в его душу неясную мысль о

своей и Анкиной судьбе, правитель встал и решительно закончил вслух:

- Пошли, начальники? Утро вечера мудренее, а нам еще немало чего

изготовить нужно...

3

Когда правитель с Демидом и Пуртовым в поздних сумерках подходили

к лагерю, огни костров, к великому удовольствию Баранова, оказались

потушены. В темноте ночи нельзя было догадаться о присутствии людей на

берегу.

- Кто же так ко времени догадлив был? - невольно вырвалось у

Баранова.

- Я присоветовал, Александр Андреевич, когда мы с тобой вчера на

льдяную реку уходили, не жечь без нас костров, не манить случайных, -

скромно отозвался Куликалов.

Баранов облегченно вздохнул: он боялся, что ночные костры на

берегу усилят подозрения и осторожность пирата.

В лагере их окружили промышленные, в большинстве алеуты с Кадьяка

и дальних островов. Люди были чем-то взволнованы и встревожены. Все

объяснилось, когда из толпы выступил кадьяцкий тойон, толстый, почти

квадратный, заплывший жиром человек с острыми и хитрыми глазами. За

постоянную удачу в охоте на китов и сивучей и обжорство, в чем тойон

не имел себе равных, он носил среди соплеменников почетное имя

Лур-кай-ю - Большое Брюхо, но охотно откликался и на русское имя

Лаврентий.

- Чужая байдара, инглич байдара под большими парусами идет в

Нучек! - размахивая руками и приседая до земли от волнения, сообщил

тойон правителю. - Я первый ее увидел, - я получаю за это бутылку...

Баранов еще раз подивился зрению своих морских охотников,

увидевших с низкого берега корабль на горизонте, который он видел с

ледяного мыса Тауансы через подзорную трубу. Но великому тойону

русских не пристало выказывать удивление.

- Я давно ждал эту байдару, Лаврентий, и Демид нашел ее в море,

когда солнце стояло в головах у нас, но ты тоже ее увидел, и ты

получишь штоф водки за то, что увидел врага! - спокойно ответил

правитель и добавил: - Это англинец Кокс. Он три раза был на Уналашке,

три раза обманывал вас и отнимал меха и пищу, отнимал самых красивых

девок... Завтра мы на него клепцы* поставим и отнимем, что у вас

пограбил, я помочь дам! (* Капкан.)

- Отнимем! Очень хорошо! Спасибо, Александр Андреевич! - радостно

закивал головой Лур-кай-ю, а за ним все его сородичи. - Но... это не

Кокс... байдару Кокса мы запомнили навсегда, мы узнаем ее даже в снах,

если встречаем. Но это такой же инглич, как и Кокс, пусть этот инглич

заплатит за Кокса!

- Завтра разберемся, - подумав немного, решительно сказал

правитель. - С Кокса все спросим, если же не он - пальцем не

трогать... Когда твои родичи, Лаврентий, убили на островах двух

русских, разве я заставил тебя платить? Я разыскал чакутов* и наказал

их. Мы наказываем того, кто преступает законы! А сейчас собери

десятников и приходи с ними ко мне. (* Убийц (алеут.).)

Большое Брюхо недаром носил на груди полуфунтовую блестящую

медную медаль "Союзный русским", - он знал, что приказание Баранова

можно только исполнять, но не оспаривать.

Всю ночь в лагере кипело бесшумное движение. На плечах людей