Григорий Шелихов

можно через изображение Меркурия на корме. В команде Коксовой тридцать

отборных английских головорезов и с ними дикие канаки с Сандвичевых

островов, сколько набрать смог... Канаки те приобычены питаться

человечиной, а оный Кокс и сам привычен, как пересказывают кантонские

китайцы, кровь людскую, как воду, лить. Честь и достоинство державы

российской возлагают на вас встретить достойным отпором наглого..."

Встретим?! - уверенно спросил Баранов Пуртова и Демида, прерывая

чтение доставленного Кусковым письма Шелихова.

Письмо перед выходом партий на промыслы Баранов получил на

Кадьяке с прибывшим из Охотска судном "Три святителя". Не обнаруживая

тогда перед людьми и признака тревоги, правитель неожиданно для всех

переменил решение и соединил направлявшиеся в разные стороны партии

Пуртова и Куликалова в одну огромную флотилию из трехсот байдар, с

пятьюстами промышленных, объявив, что и он поплывет с ними, так как

ему нужно лично ознакомиться с местами промысла в Чугацком заливе и

далее к Якутату. По его соображениям, Кокс должен был появиться с юга,

чтобы попытаться уничтожить партии, находящиеся на летних промыслах

вдали от Кадьяка. В его расчеты, видимо, входило и уничтожение

крепости Воскресенской, где строятся первые корабли

российско-американского приватного флота.

Перед отплытием Баранов пригласил к себе прапорщика Чертовицына,

поседевшего на службе старого сибирского солдата. Поставил храброго

служаку, бравшего в 1767 году под командой Суворова Берлин, перед

образами и взял с него клятву не допустить высадки Кокса на Кадьяке.

Баранов и сам был уверен, что крепости Павловской, куда он в прошлом

году перенес центр российских колоний в Америке из размытой и

затопляемой приливами Трехсвятительской гавани, Коксу никак не

одолеть. Высокое положение над морем на гранитных утесах и двадцать

фальконетов и единорогов, оставленных еще Шелиховым, придутся не по

зубам английскому пирату и его людоедам.

- Господин прапорщик, - торжественно заключил правитель свою

беседу с начальником Кадьякского гарнизона, - не я, - что я в деле сем

значу! - Россия защиты от вас требует... Да не посрамимся!

- Не сумлевайтесь, Александр Андреевич, костьми ляжем, а на берег

англицев не пустим! Вот ежели в море... Только что же он в море нам

сделает? Постоит, прохарчится и уйдет... Благодарим на доверии! -

церемонно раскланялся прапорщик Чертовицын, принимая из рук правителя

поднесенную на прощание кружку неразведенного спирта.

Думая о завтрашней встрече и неизбежном бое с шведским капером,

правитель вспоминал старика Чертовицына и самое важное - центр русской

Америки, селение Павловское, в северо-восточном углу Кадьяка,

оставленное на Чертовицына под защитой старых, плохоньких пушчонок.

Вспоминал свой ладный и внушительный - с моря прямо в глаза кидается -

дом правителя, в который всего год как перебрался после двух лет жизни

в палатках и под открытым небом. В доме хранились все дела и документы

компании, счета и денежный сундук... "На берег Чертовицын Кокса не

допустит, а сжечь дом и все селение чем воспрепятствует? Пушки

Коксовы, наверно, втрое дальше наших бьют... Мне бы Кокса на Кадьяке

ждать! А теперь... теперь здесь надо Кокса кончать", - думал Баранов,

ничем не выдавая охватившей его тревоги. Он искал выхода и спасения от

представившейся ему опасности.

Отступления перед трудностями и опасностью Баранов не допускал.

Годы кочевой торговли среди воинственных чукчей и коряков на крайнем

севере Сибири и на Камчатке, а особенно последние три года жизни в

Америке, краснокожие жители которой с необыкновенной легкостью

решались на пролитие чужой и своей крови, приучили Баранова силой или

хитростью добиваться победы. На войне все средства хороши, но воевать

надо с умом.

- Придется, други мои, - начал Баранов, - попытать счастья самого

Кокса захватить, а для этого дела один ты, Демид Софроныч,

подходишь...

- Всегда Демиду место и честь, - недовольно пробурчал Пуртов,

предполагая, что правитель намерен взять судно пирата на абордаж. - А

кому же, как не мне, с Мелкуром этим рассчитаться за пограбление и

наручники? - продолжал недовольно ворчать Пуртов, помня о своей

встрече с арматором Коксом года три назад. Тогда эта встреча благодаря

находчивости и удальству купеческого сына Пуртова закончилась

посрамлением наглого арматора.

- В-во, через то, что ты Кокса боксой уже угощал, через это самое

для моего замысла непригоден. Он тебя враз признает! И бородищу твою,

Егор, жалко для Кокса брить, - пошутил правитель, восхищенный в душе

недовольством Пуртова. - Ты ему на берегу объявишься и в наручники

возьмешь... Только смотри у меня, грудью не кидаться, удальства не

показывать!

Баранов помолчал, как бы еще раз прикидывая в уме шансы

задуманного предприятия, и высказался затем с обычной прямотой, не

преуменьшая риска и опасности:

- Индейская хитрость! Пятьдесят лет назад капитан-командор

Алексей Ильич Чириков, что плавал с Витусом Берингом, достиг Ситхи на

пакетботе "Святой Павел"... Ну, тамошние индейцы, прозываются они

колошами, выслали переговорщиков о дружбе и торговле, чтобы на берег

выманить. Чириков, - он тогда был хворый, сохранил его господь! - сам

не поехал, послал штурмана Дементьева о семнадцати матрозов... Все и

сгинули, ни один не вернулся! За науку мы платили, попробуем науку

себе в пользу обернуть. Станет Кокс на якорь, ты, Демид, с

американцами своими, растолковав все как надо, к нему поплывешь. Ты

пятнадцать лет с индейцами прожил, цокотать по-индейски умеешь,

повадки их все знаешь, лицо и глаза у тебя подходящие... Борода вот,

невиданная у индейцев борода твоя, Демид Софроныч! Не испортила бы она

нам обедни, - с сомнением глядел правитель на окладистую, черную, чуть

посеребренную бороду Куликалова.

- А ты, Александр Андреевич, лицо мне выголи, как себя, видел я,

перед зеркалом что ни день голишь, - на минутку не задумавшись, просто

ответил Демид. - Да я еще красками лицо распишу...

- Тогда комар носа не подточит! - успокоился Баранов. - Я бы сам

за тойона индейского на Коксов корабль поехал, однако не гожусь -

говорить не могу и, как меня красками американскими ни вымарай,

подшерсток выдаст... У Кокса глаз, полагаю, вострый! Взойдешь к нему

на корабль, надели его бобрами, рому проси и на нас, на русских,

ругайся, клепли чего хочешь... Просись к нему в долю нас вырезать и к

себе для заключения союза на берег зови, выманивай. Скажи, что мы

редут за горами выстроили, обещай за ружья и порох нас пожечь, только

помощи его проси и жадность на грабеж показывай... Кокс иначе об

индейцах не понимает, на свой аршин меряет, как и все из них, кто сюда

приходит. Уразумел меня, Демид?

Было решено: утром или днем, когда шведский капер станет на

якорь, к нему на пяти-шести трехлючных байдарах поплывет Куликалов, в

качестве вождя местных индейцев, с дарами и постарается выманить

самого Кокса к себе в селение... Селище такое, якобы индейское,

шалашей на двадцать - походный лагерь - надо поставить в ущелье,

верстах в восьми от берега. На пути к нему будет засада. Если Кокс на

первый раз не отважится лично сойти на берег, засада беспрепятственно

пропустит его людей туда и обратно. В лагере этом их встретят индейцы,

которых немало уже навербовал в свою партию Куликалов, они примут

дружески, накормят, обдарят мехами из компанейского промысла и с миром

отпустят, чтобы внушить доверие Коксу.