Григорий Шелихов

- Стой, однако! - хлопнул себя по лбу правитель. - С такого

крючка Кокс не сорвется... Ежели вдругорядь ехать к нему, чтобы

выманить, доведется, я дам тебе, Демид, мешочек... Есть такой у меня в

лагере! Покажешь Коксу зернины золотые, скажешь, что у себя в речке

намыл, отдашь их за бутылку рому, как есть ты индеец глупой и

простодушный. Золотого притяжения Кокс не выдержит - придет за смертью

своей. За золото он людскую кровь льет, за него и своей заплатит.

Пуртов с восхищением принял план правителя. Демид Куликалов

слушал молча, ничем не выдавая своих чувств, но в глазах его светилась

тоска и отрешенность от интересов, волновавших русских добытчиков, и

эту тоску не раз уже замечал в нем Баранов. "Александр Андреевич

человека с первого взгляда как орех разгрызает", - говорили о Баранове

те, кто сталкивался с ним, но даже умудренному острым чутьем на людей

правителю Баранову Демид Куликалов казался человеком непонятным и

загадочным.

2

В прошлом году осенью, когда Баранов в заложенной на южном берегу

Кенайского полуострова крепости Воскресенской самолично, подавая

пример работным, затесывал топором стволы цуги для домов и стапелей

строившегося в Америке первого русского корабля, охрана лагеря привела

к нему вышедшего из лесу человека.

Человек этот, в индейской одежде, с лицом, по цвету кожи

неотличимым от выдубленной солнцем и ветрами кожи индейцев,

внимательно разглядывал правителя. За широкой спиной человека стояла

красивая девушка-подросток, совсем не похожая на индианку, и мальчик

лет десяти, дичок красной расы.

- Ты будешь Баранов, кадьяцкий тойон касяков? - спросил правителя

лесной человек чистым русским говором. - Я - Куликало... Демидом

Куликаловым буду я, а это Анна и Николка... дочка и сын мои. Жена

умерла... Я о тебе слышал, индейцы про тебя много рассказывают... Ну,

я и вышел и Анну с Николкой с собою взял, - и Куликалов слегка

подтолкнул вперед упиравшихся девушку и мальчика. - Повырастали они,

крестить с попом, думаю, надо, учить... русской они крови, мои

детища... Принимаешь нас? Я зверя промышлять буду, индейцы все меня

знают, если по правде живете - всех к тебе приведу...

- Что же, коль добрый человек, живи с нами, и детей твоих приютим

и воспитать допоможем, - спокойно и приветливо ответил Баранов лесному

человеку, не подавая вида, как он обрадован его нечаянным появлением.

Провожая Баранова на трудный подвиг служения в Америке, Григорий

Иванович Шелихов в последнюю минуту, сходя с поднимавших паруса "Трех

святителей", сказал ему о неведомом русском изгое, скрывшемся среди

индейцев за снежными горами побережья. Индейцы зовут его Куликало и

почитают как великого вождя и колдуна. "Из собственного моего плавания

к кенайцам, расспроса аманатов и старовояжных, а равно и справок,

наведенных в Охотском портовом журнале, можно думать, - говорил

Григорий Иванович, - что человек этот - единственный уцелевший из

промышленных людей полютовского шнитика "Иоанн Предтеча". Шнит этот

бесследно исчез на путях в Америку лет пятнадцать назад".

"Беспременно разыщи, Александр Андреевич, Куликала этого, -

наказывал в своих позднейших письмах Шелихов. - Такой человек, ежели

он среди индейцев пятнадцать лет прожил и славу великую нажил, для нас

есть клад бесценный либо камень, на котором споткнуться можем...

Разыщи!"

Но как разыскать? В такой стране человека, что иголку в сене,

искать, а он, глядь, сам объявился...

Правитель поселил Куликалова с дочкой и сыном в своей бараборе,

чего никогда не делал. И позже, когда Куликалов, стеснявшийся

постоянного обилия посетителей в правителевом доме, ушел из него и

поселился в крохотном, для себя срубленном шалашике, Баранов настоял,

чтобы Анка с Николкой остались в управительском хозяйстве. Куликалов,

которому буйство и вольные нравы промышленных не внушали доверия, был

рад этому и платил правителю неутомимой и безупречной работой на

промыслах и в сношениях с индейцами, крайне редко появляясь в конторе.

Правитель, хотя и был мужчиной в расцвете сил, жил одиноко и

замкнуто. Всем хозяйством Баранова заправляла привезенная, как он

говорил, "из России" древняя колымчанка Анфиса Ниловна Стадухина.

Предки Стадухиной за полтораста лет до описываемых событий успели

побывать на Камчатке, Курилах и Сахалине. Память Анфисы Ниловны была

живым хранилищем имен и подвигов теперь безвестных и позабытых

добытчиков-землепроходцев, неутомимо раздвигавших пределы русской

земли к манившему их восходу солнца...

Анка с Николкой, выросшие в условиях первобытной жизни, с детства

умели ловить рыбу и добывать силками и стрелами мелкую пернатую и

четвероногую дичь. Они стали деятельными помощниками Анфисы Ниловны по

хозяйству, а от нее научились древним русским молитвам и буквам

славянской псалтыри.

За несколько побывок Куликалова в Воскресенской крепости, а потом

в Павловской гавани на Кадьяке Баранов узнал всю необыкновенную

историю жизни этого человека и еще более утвердился в высоком мнении о

великих жизнеустроительных качествах русского народа.

Лет пятнадцать назад, как раз в то время, когда настойчивый

английский мореплаватель Джемс Кук в 1778 году, убрав паруса на

прославленном "Resolution",* дрейфовал на галсе Кенайского

полуострова, борясь в открытом океане с затяжными в этих широтах

осенними штормами, мимо его судна, принятый в надвигавшихся сумерках

за кита, проскочил в залив трухлявый, потерявший мачту и паруса, едва

видный над водою русский шнитик "Иоанн Предтеча". (* "Решительный".)

Шнитик был отправлен из Охотска иркутскими купцами Очерединым и

Полютовым для промысла морского зверя на Алеутских островах. Выряжая

на скорую руку свою утлую, изъеденную морским червем посудину,

богобоязненные купцы не хотели брать лишний грех на душу - слезы сирот

и вдов - и потому вербовали команду из бессемейных ссыльных, не

помнящих родства бродяг и беглых каторжников. Золотой песочек и спирт

иркутского курения туманили глаза охотского коменданта полковника

Козлова-Угренина и помогали купцам нарушать закон и некоторые

формальности.

Беглому рудознатцу-чугунщику с Невьянского завода Евдокима

Демидова Демиду Куликалову некуда было податься, когда он добрался до

негостеприимных берегов Восточного океана, и, дав расписку Полютову

служить верой и правдой пятилетний срок, он перешел на прогнившую

палубу "Предтечи". В голове Демида Куликалова носились обрывки

рассказов о вольной и богатой стране Америке. Рассказы эти он слышал

от пленных шведов, с которыми работал в мокрых штольнях Магнитной

горы, куда был сослан за строптивость.

Суровый и дикий край, в котором Куликалов очутился, выбравшись на

песок Кенайской губы с разбившегося на береговых камнях шнитика,

оказался богатым и зверем и рыбой, но мало походил на разукрашенные

воображением рассказы пленных шведов, заброшенных в демидовские

рудники.

Индейцы-кенаи были мирно настроены, они накормили и приютили

больных и обессиленных морем русских.

- Человек, как я сызмалу стал примечать, едва в силу войдет, душу

теряет, - говорил Куликалов. - Полютовцы - их было двадцать три

человека, - проживши сыто с пяток годков, одичали без хлеба и, почуяв

свою силу в безвестном краю, начали огнем и железом покорять себе

американцев, обратали вольных людей, как холопей своих... А тут