Немцы в городе (СИ)

Чтобы унять дрожь, пришлось навернуть завалявшейся в бардачке настойки боярышника. Диана ожидала, что спиртовое снадобье заставит её проблеваться, но тошнота, напротив, улеглась, и даже желудочные спазмы ослабли. Вслед за боярышником последовала сигарета, окончательно унявшая дрожь в руках и губах, и к эфиру девушка подоспела уже почти спокойной. Ненадолго — опоздав, она заходит в студию последней, по привычке глазами выискивая среди участников Кирилла, и чуть не падает. Вместо Кирилла за трибуной напротив стоит сам Кречетов. Ухмыляется в усы и даже подмигивает.

Весь эфир, что не удивительно, вращался вокруг него. Оказывается, выборы всё ближе, и почтенный кандидат отныне намерен время от времени посещать предвыборные мероприятия лично. Когда слово передавали Диане, она тараторила заученными безликими фразами, не в силах заставить бегающие зрачки смотреть в одну точку, а голос звучать чётче. Пожалуй, это был самый провальный эфир в её недолгой “карьере”. Едва дождавшись окончания, она первой торопится к выходу из студии. Она не хочет видеть ожидающего её в машине Риделя, но и оставаться здесь далее тоже невозможно. Словно мечась меж двух огней, она заруливает в женский туалет, намереваясь хотя бы немного привести мысли в порядок.

— Ну, как там твоя подружка? — Кречетов, как ни в чём не бывало, заваливает следом, ничуть не стесняясь буквы “Ж” на двери. — Привет ей от меня.

Диана понимает, что речь об Ольге, и сжимает челюсти в бессильной ярости. Генерал подбирается ближе, и она узнаёт его запах — знакомый запах, в котором нет ничего неприятного, но от которого тошнит похлеще, чем при токсикозе. Отступая под напором, девушка врезается в раковину, отчего тонкий фаянсовый край вминается в её обтянутые светлым трикотажным платьем ягодицы.

— Зачем боишься? Не стоит, не стоит, — генерал ещё ближе, проводит пальцем ей по скуле, затем по груди, очерчивая полукружия чашечек бюстгальтера. — Тебя никто не тронет. Даже я. Зачем, когда у тебя столько друзей, родственников... Даже собака есть. Было бы обидно с ними распрощаться, да? Передай боссу, что не хочешь, чтобы кто-то ещё пострадал. Володька должен уйти. Я ясно выражаюсь? Ясно?

Рявкнув последнее слово ей в лицо, Кречетов хлопает раскрытой ладонью по зеркалу сбоку от уже практически слившейся с раковиной женской фигуры, отчего стекло содрогается, но не бьётся. Диана молчит. Перед её глазами встаёт сцена из гаража, и она уже не кажется ей такой ужасной. Даже Ридель, с непроницаемой миной вдалбливающий лицо того мужика в капот машины, не кажется ей таким уж страшным. Впечатления, что ещё пару часов назад заставляли её глотать боярышник, едва держась на ногах, сейчас действуют на неё отрезвляюще, придают сил и даже смелости. А ведь чёртов усач ещё не в курсе, что сталось с его шестёрками!

— Чего лыбишься, дура? — генерал растерян из-за её реакции, хотя и старается не выдать своей растерянности.

— Скоро сам узнаешь, тварь, — поднырнув под его руку, девушке удаётся вырваться и бежать из туалета. Внутренне она ликует: даже мысль о том, как скривится его рожа, когда он узнает о гаражном погроме, заставляет её смеяться. Она смеётся на ходу и заскакивает в автомобиль уже совсем в ином настроении, чем то, в котором она его покидала.

— Олли, — с улыбкой обращается она к водителю. — Я тебя боюсь. Это плохо. Но тебя все боятся. А это — хорошо.

Она поднимает глаза, желая взглянуть в красивые черты Риделя, пока настроение не покинуло её, и застаёт на знакомом и почти никогда не меняющемся лице гримасу испуга. Это же Ридель, он ничего не боится, что с ним? Он смотрит куда-то мимо, куда-то вниз, в сторону.

— Что это? — только и проговаривает он, тыча пальцем в неизвестном направлении.

Диана опускает взгляд и видит кляксу. Гигантская клякса красным маком расцветает на платье, украшая светлую ткань алым узором в районе промежности. А самое страшное — клякса не перестаёт расти. С визгом подскакивая, Диана обнаруживает на сиденьи кровавую лужицу. Что-то горячее и липкое наполняет её трусики, сбегая по бёдрам, пропитывая насквозь толстый капрон колготок.

— Что это? — вновь слышит она перед тем, как отключиться.

Комментарий к 35. Нападение, больница, нападение и кровь (Жизнь жестока: око за око) * Сцена с нападением взята из жизни: однажды автору пришлось стать свидетелем подобного происшествия.

====== 36. Пахнет весной (Новости для Оливера и новый Оливер) ======

Оливер не звонит в скорую, ведь клиническая больница находится в четырёх километрах от здания телецентра. Всего несколько минут по пустым вечерним дорогам, и они на месте. Диану сразу же куда-то увозят, а он остаётся один в коридоре, где утром того же дня уже побывали его друзья. Может быть, это месячные? Он уже давно живёт с девушкой и всякого насмотрелся. Но падать в обморок при виде менструальной крови она бы точно не стала, да и слишком уж много её было, этой крови. Теперь придётся отдавать обивку сидения в химчистку, а то и вовсе выбросить. А что, если Диану травмировали? Она вполне могла умолчать, она уже и раньше скрывала от него важные вещи. Может быть, на выходе из телецентра, или даже внутри, на неё напали... Учитывая недавние события, это было бы вполне возможно. Но она была слишком весела, когда садилась в машину — после нападения так себя не ведут. А вдруг у неё рак? На секунду Ридель потерял способность к внутреннему монологу. Его большие красивые глаза с вечно расширенными зрачками застекленели, а сам он замер в оцепенении, сидя на одной из расставленных вдоль стен коридора приёмного отделения кушеток так ровно, что его позвоночник и выкрашенная в молочно-салатовый цвет стена вытянулись в идеальную параллель. Проходящая мимо санитарка как-то странно на него посмотрела, но останавливаться не стала — мало ли здесь, в приёмном, всяких наркоманов. Лишь бы не наблевал.

Выйдя из ступора через пару минут, Оливер резко и как-то угловато, двигаясь подобно несуразному двухметровому роботу, поднимается с кушетки и выходит на больничный двор. Странно, думается ему. Сегодня первая тёплая ночь с тех пор, как он впервые увидел снег в этом городе. Ночной воздух вдыхается легко, не колко. Ясное небо усеяно звёздами, а лёгкий ветерок отчётливо доносит до обоняния запах весны. Ридель не любит этот запах. Оттепель, ручьи, крокусы — всё это ассоциируется у него с раком. Какое нелепое совпадение — не бывает таких совпадений. Значит, у Дианы точно рак. Шестнадцатилетним мальчишкой он похоронил мать. Она ушла ночью — одной из тех ночей, что он, с позволения отца и докторов, проводил в онкологическом отделении у её кровати. Та ночь не была особенной — мама пыталась шутить, трепала его по ирокезу, строила планы на летнюю поездку к морю, а когда откинулась в небытие на подушку — с нею часто такое случалось, истощённый болезнью организм время от времени требовал перезагрузок — Оливер вышел на улицу. Тогда он только начинал курить, тайно, как и всё, что он делал, вот и в тот раз — убедившись, что ночной двор пуст, он схоронился за ёлкой и выкурил сигарету, походя дивясь на редкость тёплому воздуху и ветру, разносящему по округе запах приближающейся весны. А когда вернулся в палату, мама всё ещё отдыхала. Отдыхала она и через час, и через два, и пришедшая ближе к утру проведать её медсестра тут же подняла тревогу. Оливер, сам того не зная, провёл часть ночи у кровати мёртвой матери, ожидая, когда же она проснётся, и он расскажет ей, что весна идёт.

Дойдя до машины, он разыскивает в беспорядочных завалах Дианины сигареты и впервые за долгое время закуривает. Если у неё рак желудка или рак матки, она скорее всего умрёт, но прежде пройдёт через ад. Оливер мог бы ещё раз сделать больницу своим почти жилищем, но зачем? Он уже знает, что кроме боли впереди нет ничего. Мама всегда считала его добрым, даже слишком нежным мальчиком. “Мой Олли так любит животных, скольких спас уже! Боюсь за него — чувствительному мальчику нелегко в этой жизни придётся”, — трепалась она перед подружками. Олли всё слышал через приоткрытую дверь гостиной. Бедная мамочка, она прожила всю жизнь с половиной правды. Не хотела замечать или вправду не замечала, но она так и не узнала своего настоящего мальчика. Олли так любил животных, с раннего детства он видел своё предназначение в спасении беспомощных зверушек, особенно если спасение это сопровождалось силовыми методами. Когда ему было одиннадцать, знакомая девочка рассказала, что два хулигана из старших классов облили бензином её котёнка и подожгли. Два обугленных трупа нашли в мусорном баке только через несколько суток, и для того, чтобы их опознать, потребовалась экспертиза слепков зубов. Тогда никто не придал особого значения произошедшему — малолетняя шпана уже давно находилась на карандаше у местных полицейских, знакомства за ними водились соответствующие, и о происшествии никто особо не горевал. Кроме Оливера — он несколько дней просидел в своей комнате, оплакивая котёнка. И он так и не понял, почему знакомая девочка, та самая, что нажаловалась на живодёров, отныне, завидев его издали, делала круглые от ужаса глаза и бежала в противоположную сторону. Странная какая-то, а ведь они могли подружиться...