Немцы в городе (СИ)

До ставшего родным подъезда он добирается уже ближе к одиннадцати. Прежде, чем завернуть во двор, он бросает взгляд на окна собственной обители, угловой квартиры на первом этаже — а вдруг Стас всё-таки решил зайти? У него есть ключи... Но нет. Окна темны, в квартире пусто, на экране мобильника — тоже. Самому Шнайдеру тоже как-то пусто. Не то чтобы это тяжёлое чувство его пугало или хотя бы удивляло — он прожил с ним всю взрослую жизнь. Ощущение бесполезности, бесцельности своего существования, обретённое им в ранней юности, составляет всю его суть — такой вот лишний человек, не представляющий сам по себе никакой ценности, и разве что в дополнение к кому-то способный обрести целостность. Не ново, но он уже успел отвыкнуть, успел вжиться в цельную версию себя, и кажется, это было ошибкой. Поспешил.

На лестничной клетке первого этажа он сталкивается с Паулем — тот вообще вечно снуёт туда-сюда, как в одно место ужаленный.

— Что, снова по ступенькам прогуливаешься? — пытается завязать беседу Шнай.

— Да просто не могу на месте сидеть — сегодня дочка должна позвонить, после девяти по их времени.

Шнайдер понимает, что друг сейчас слишком взволнован, и стоит оставить его в покое — он уже несколько лет не видел дочь, которая с его бывшей женой живёт в Швейцарии. Пока она была маленькая, матери удавалось оградить её от общения с отцом, которого эта брошенная женщина считает настоящей свиньёй, но девочка подросла и сама нашла способ связаться с Паулем — учитывая его какую-никакую публичность, это было несложно. Теперь она звонит ему, тайно, очень редко, когда мать уходит в театр или в гости допоздна. И Пауль всегда ждёт этих звонков, будто это он подросток, а не его дочь. Ждёт, как чуда.

Захлопнув дверь, Шнайдер сбрасывает куртку и ботинки — незамысловатые физические нагрузки на свежем воздухе заставили его хорошенько пропотеть. Так, не включая свет, он проходит в комнату и аккуратно снимает всё остальное, оставшись лишь в хлопковой белой футболке и чёрных боксерах. Уличного освещения сквозь незанавешенные окна вполне достаточно, чтобы разглядеть в узком ростовом зеркале собственный силуэт. И чем глубже вглядывается он в размытые, нечёткие очертания, тем меньше он себе нравится. Желая разделаться с тягостным ощущением ненужности или даже ничтожности, Шнайдер отправляется в ванную. Он знает, что делать — алгоритм действий отточен до автоматизма.

Без лишних раздумий, без эмоций даже, он полностью раздевается, тщательно моется, придирчиво осматривает своё тело и подбривает, где надо — полную эпиляцию он делал совсем недавно, и много усилий на этот раз не требуется. Уже выйдя из душевой кабинки и стоя теперь перед чистым, ярко подсвеченным люминесцентной лампой зеркалом ванной комнаты, он открывает свой маленький заветный чемоданчик. Здесь вся его косметика, однако постоянно он использует лишь некоторые, излюбленные позиции — остальные же сверкают почти нетронутой чистотой, придавая раскрытому саквояжу нарядный, яркий вид. За долгую зиму кожа, не знавшая тёплых лучей, побледнела настолько, что тёмная щетина очевидно проступает на шее и подбородке чуть ли не сразу после бритья, на щеках — чуть позже. Недовольно нахмурившись, Шнайдер принимается с усердием умащать лицо сперва СС-кремом, затем — пудрой. С трудом добившись более или менее устраивающего его результата, он придаёт бледной скульптурности красок: несколько взмахов кисти, и, благодаря румянам и бронзеру, лицо его будто бы добреет. К этому времени предоставленные сами себе волосы чуть подсыхают — воздух в квартире сухой и жаркий, дополнительной сушки не требуется. Шнайдер наносит на них немного двухфазного спрея — для блеска и питания, ну и для лёгкого расчёсывания, как гласит реклама, разделяет шевелюру привычным косым пробором и фиксирует передние пряди непослушной гривы несколькими заколками-невидимками за ушами. Задев мочку левого уха кончиком пальца, он невольно ухмыляется. “— А дырочки? — Они всегда остаются”. Будто бы это было не с ним, будто бы приснилось. Расправив грудную клетку в глубоком вздохе, обнажённый мужчина направляется в спальню.

Выбор наряда не занимает много времени — сегодня ему хочется чего-то серого, в тон настроению. Но не строгого — ему не перед кем изображать надменность, он сегодня один и может немного поиграться. Короткое скромное платье из лёгкой вискозы ладно облегает фигуру, не скрывая главного — волшебных ног. Стальной, чуть блестящий оттенок ткани зрительно усиливает бледность тела, что само по себе не страшно, но только не для кожи ног. Шнайдер возбуждённо распечатывает новенькую упаковку и в считанные секунды натягивает на себя тонкие чулки оттенка лёгкого загара. Вернувшись во всё ещё погружённую в полумрак комнату, Фрау делает несколько оборотов возле зеркала, прислушивается к собственным ощущениям — не жмёт ли бельё? — и уже почти довольная собой добавляет последние штрихи к своему новому, только что созданному самоощущению. Никаких плюшевых тапок — сегодня только летние туфли из серой тонкой замши на высоком устойчивом каблуке. Первый этаж — никто не услышит звонких шагов. Фрау прогуливается по комнате, привыкая к неразношенной обуви, всё глубже погружаясь в сказку. Однако смутное ощущение, будто чего-то не хватает, настойчиво подпорчивает почти уже идеальный настрой. “Шайзе”, — тихой, нежной интонацией выругивается Фрау Шнайдер и спешит обратно в спальню. Пара пшиков “Марины” — на грудь и на волосы — самого Шнайдера больше нет и до утра не будет.

Планы на ночь у Фрау далеки от оригинальности — предусмотрительно задёрнув шторы на всех окнах и налив себе немного коньяку, она удобно располагается в глубоком мягком кресле, закидывая одну ногу в туфле на подлокотник. Журнальный столик с расположенным на нём ноутбуком она пододвинула как можно ближе к креслу, и, превозмогая неудобство, склоняется над клавиатурой. План прост — включить любимое гей-порно, не жёсткое и не грубое, сегодня она хочет чего-то романтичного и плавного. Выбрав на сайте категорию софт, она поставила первый попавшийся ролик из результатов поиска на загрузку и в предвкушении откинулась на спинку кресла. Ролик грузится, рука Фрау незаметно скользит вверх по бедру и останавливается на неширокой полоске голой кожи, как раз между резинкой чулка и кружевом трусиков. Фрау прикрывает глаза, нерадостные эмоции прошедшего дня вновь воскресают в памяти, она яростно их гонит и про себя ругается — ну где же звук, почему чёртово видео так долго загружается? Открыть глаза, чтобы проверить, что там с роликом, просто лень. Её тело уже расслаблено, голова откинута чуть на бок, а рука так и продолжает покоиться на голом кусочке бедра. Через минуту в комнате раздаётся лёгкое похрапывание.

Пробуждение тягостно и сюрреалистично. Сперва едкий сигаретный дым, бодря, впивается в нос. Затем просыпается слух — классический блюзовый квадрат, три нехитрых аккорда, из которых складывается мелодия, завладевают им, выдёргивая из глубокой тишины. Слова проникают в сознание, сперва лишь призрачными звуками, которыми нам кажутся слова на незнакомом языке, но вскоре ум пробуждается уже настолько, чтобы начать распознавать их значение.

Она была юной, к тому же красивой,

И я видел свет в её синих глаза-ах.

Я обнял её нежно, но вскоре, очнувшись,

Увидел старуху с папиросой в зуба-ах.

Кошмар! Кошмар!!! Перепуганная Фрау распахивает глаза и не сразу понимает, где она. Комната погружена во тьму, а напротив, одетый в одну лишь длинную, не по размеру, домашнюю шнайдеровскую футболку, сидит Стас. И курит. Фрау в ужасе обнаруживает собственную ногу перекинутой через подлокотник, а руку — в непосредственной близи от паха. Моментально собравшись, она старается придать телу позу “поприличнее”, но затёкшие за долгие часы крепкого сна в неудобном положении конечности не сразу слушаются. Наблюдающий за неловкими попытками своей ненаглядной подтянуть ноги под себя, наслаждаясь непритворной растерянностью на любимом лице, Стас довольно улыбается. Джингл включенного на телефоне “Нашего Радио” оповещает о том, что московское время — шесть утра. Это известие окончательно приводит Фрау в чувства.