Немцы в городе (СИ)

— Говори, где они прячутся? Бежать здесь некуда — ближайшая дорога на другом конце застройки, — скорее всего они имеют в виду какую-то другую дорогу, и им невдомёк, каким способом сама Фрау добралась сюда и нашла их схрон. — Где они? — центральный нападающий пробивает несчастной в пах, отчего та обмякает, удерживаемая на весу своими конвоирами.

Убедившись, что пленница больше не в состоянии бороться, они отпускают тяжёлое тело свободно лететь. Фрау приземляется на пол, корчась от боли.

— Надо было сначала яйца отрезать, а потом юбку напяливать! Но не беда — эту ошибку мы сейчас исправим...

Зарывшись лицом в волосы, Фрау не видит говорящего, не видит она и его действий, но ей кажется, что где-то совсем близко раздался лязг щёлкающих ножниц.

— Анвар, остынь блять, Кречет сказал всех живыми держать.

— Всех, блять, и где все! Покончим с чучелом и свалим всё на него!

Чучело... странное слово. Пауль когда-то её тоже так назвал. Что оно вообще значит? Если Фрау выберется отсюда, то обязательно уточнит в словаре... Перебранка переходит на повышенные тона, и на скукожившуюся на грязном полу пленницу уже кажется никто не обращает внимания. Перетерпев самую острую фазу боли, она проводит ладонью по лицу, освобождая его от волос. Первое и единственное, что предстаёт перед нечётким взглядом — резиновый сапог стоящего ближе всех к ней конвоира и торчащую из голенища рукоятку пистолета.

Дальше всё происходит, как в плохом боевике дневного эфира какого-нибудь заштатного телеканала. Выхватив орудие и наугад сняв его с предохранителя (прежде держать оружие в руках Фрау не доводилось), она стреляет прямо перед собой — то есть в чью-то ногу. Подняться получается не сразу — ноги едва держат слабое тело, глаза застилает по́том и волосами, и Фрау с трудом ориентируется в пространстве. Так и не сумев как следует прицелиться в кого-нибудь из опешивших от такого поворота событий бандюков, она начинает палить наугад. Кажется, они даже пытаются стрелять в ответ — но недолго. Втемяшившись задницей в кирпичную стену, Фрау продолжала вслепую жать на курок, даже когда дуло перестало выдавать патроны. Наконец убедившись, что магазин пуст, она откинула волосы назад и осмотрелась. Среди стреляных гильз и кровавых разводов распластались три тела — все трое формально ещё живы: ранения пришлись им в разные места. Вот тебе и нуар. Вот тебе и фам фаталь.

Она чувствует себя победителем, который никогда не побеждал: всё ещё не вжившись в новообретённое амплуа, она будто наблюдает за собою со стороны. Вот гараж, вот кровь и гильзы, вот трое поверженных злодеев, а посреди всего этого — она, главная героиня. И всё это жёваными кадрами кинохроники проплывает перед воспалёнными глазами удивлённой зрительницы. Но в кино вслед за сценой победной расправы следуют титры, ведь то, что будет после, уже не имеет значения — зрителю не интересно будущее героев, и сценаристы всегда оставляют его за скобками. В жизни же финальная сцена — только начало, и право на будущее героине ещё нужно заслужить. Не особо заботясь о телах, Фрау на дрожащих конечностях перешагивает бессловесно стонущих жертв. Нужно выбираться, отрезав былое, нужно идти вперёд, не оставляя былому шанса вновь возникнуть на её пути. Она берёт с клеёнчатой доски оставленную кем-то из несостоявшихся затрапезников зажигалку и направляется к выходу. Обернувшись, онa часто моргает, освобождая глаза от жгучих слёз. И всё же это не кино. Всё, всё это – её рук дело. Всё взаправду! Он... всех победил! Шнайдер — счастливчик! Два слова, которые никогда не встречались вместе, вдуг сами собой сложились воедино в его туманном сознании. Слёзы жгут кислотой, лицо пылает, Фрау смеётся, обхватив голову руками. Солома хоть и сырая, но политая водкой из непочатого бутыля заходится быстро, и вскоре весь пол гаража накрывает горящим покрывалом. Воздух наполняется душным травяным дымом, окончательно застилающим взор. Дым лезет в уши, в нос, в горло — но Фрау рада им дышать: говорят, у победы есть запах, и её победа пахнет горящей соломой. Едва успев отскочить от подбирающегося к грязно-бурым сапожкам пламени, Фрау делает шаг за порог и запирает железную дверь гаража снаружи на засов.

Она плетётся, плохо разбирая дорогу — что-то мешает ей смотреть, её глаза будто маслом дизельным залили. Сфокусировать взгляд не получается — возможно, это последствия удара по голове, а может — забившаяся под веки грязь, а может — просто усталость. Так, в сумрачных шатаниях, она протискивается знакомым путём меж гаражей, то и дело на что-то натыкаясь, иногда падая, вновь поднимаясь и, шаря по воздуху подранными ладонями, плетясь дальше. Одно из падений заканчивается совсем неудачно: торчащий из земли штырь глубоко вонзается в левый бок чуть ниже рёбер: будучи уже не в состоянии видеть, Фрау расслышала звук рвущихся волокон плотной ткани жакета, а следом — свой крик. Дёрнувшись назад, она поднялась и тут же обнаружила, что почти не может дышать. В раненом боку пульсирует, и, прижав к месту пульсации кулак, Фрау словно погружает его в клокочущую кровавую ямку. Нужно продолжать идти.

О том, что ей удалось добраться до изгороди, она узнаёт уже на ощупь. Вписавшись в ржавую рабицу всем телом, она протискивает пальцы в зазоры между переплетённой проволокой. Дыры нет. Она должна где-то быть, её лишь надо нащупать. Потом пробраться на пустырь, а там машина... Но машины тоже нет — Фрау сама лишила себя путей к отступлению. Спасая незнакомых людей, она в глубине души надеялась, что отступать самой ей не потребуется. Домой не хочется. Надо бы в больницу, но тоже не хочется. Да и как добраться туда, без связи, без глаз... Боль нарастает, одновременно с болью приходит слабость. Ноги уже не держат — из последних сил раненая повисает на паралитически скрюченных пальцах, навалившись на изгородь. Вскоре не выдерживают и пальцы. Опустившись в грязь у подножья изгороди, существо в подранном шанелевском костюмчике сворачивается клубочком, зажимая кровоточащую рану холодными пальцами. “Сейчас только глаза отдохнут, и пойду работать”.

— Эй, смотри!

— Что там?

— Хрен знает, какая-то бомжиха, или наркоманка... Вроде шевелится. Слушай... такую же никто искать не будет?

— Больше на проститутку похожа, чем на бомжиху. Ты чего надумала?

— Так, ты хочешь вызвать Князя Тьмы или нет? Читал про жертвенную кровь? Вот наш шанс!

— Ээ, ну я не знаю...

— Ссыкло! Ладно, иди черти магический круг, и чтобы всё, как в книжке! Потом поможешь мне её до круга дотащить. Заклинание чур ты читаешь! А глотку, так и быть, я сама перережу...

Понурый доходяга плетётся к заброшенному заводу, где в одном из бывших цехов у них с подругой припрятаны чёрные свечи, “заколдованный кинжал”, купленное в “Читай-Городе” пособие по чёрной магии и даже приобретённый через ebay томик Алистера Кроули, по уверениям продавца принадлежавший когда-то шестнадцатилетней викканке из Пенсильвании, которую в начале девяностых фанатики-методисты сожгли за колдовство. Подруга давно подбивала его на то, чтобы вызвать Князя Тьмы. Но Князь так просто не является — он требует человеческих жертвоприношений, поэтому мечта довольно долго оставалась просто мечтой. A сегодня они нашли полуживую проститутку, которую искать никто не будет, и надежда на встречу с Князем затеплилась в юных сердцах с новой силой. Пока парень расчищает место для обряда, выбрасывая из здания прямо в окно пучки сушёной полыни и кости, напоминающие кошачьи, его толстая подруга в тёмной кожанке сторожит свернувшееся на земле потерянное существо — их будущую жертву.

— Ну и куда он запропастился? — Пауль с недовольным видом оглядывает пустую приёмную. — Вечно, когда он нужен, его нет.

— Кто? Кого? — высовывает курчавую голову из линдеманновского кабинета Машка.

— Шнай. Упёрся куда-то. Пальто на месте. Может, он в сортире?

— Кстати, он вас там не смущает? — хихикает Машка. — А я всё ждала, что дорогая Фрау наш женский санузел посещать начнёт, но увы, увы... Ладно, — ловит она сердитый взгляд Пауля. Ситуация крайняя, и для шуточек действительно не время. — Позвони ему на мобильный.