Немцы в городе (СИ)

— Ты видел? Видел? — Ландерс выхватывает из рук Стаса фонарь и выключает его. — Тихо! Смотри!

В одном из окон первого этажа казавшегося пустым здания бликует. Словно там пытаются разжечь костёр, а пламя всё не занимается. Бликует рыжими всполохами, и в их сюрреалистичном свете пляшут тени. Одна, две, три, десять — не разглядишь. Тени ломаются на стыке пола и задней стены, преобразуясь в зловещие изогнутые фигуры. Молча переглянувшись, друзья идут на свет.

Не идут — крадутся. Им невдомёк, что они сейчас повторяют движения Шнайдера — тот тоже задирал ноги повыше, чтобы не увязнуть, отчего хлюпанье обуви по грязи становилось ещё более чавкающим. Не включая фонаря, мужчины подбираются вплотную к привлекшему их внимание окну. Внутри огонь — пять свечей, начерченная углём или чем-то чёрным на расчищенном бетонном полу пентаграмма и... Шнайдер посередине. Нет, он не прибит за конечности гвоздями — он, беззащитный, лежит скукожившись, а в его волосах — солома.

— Euphas Meta him, frugativi et apellavi, — слышится совсем рядом ребячий голос, дрожащий и неуверенный. Даже понять невозможно, что именно он говорит и на каком языке.

— О, Князь Тьмы, снизойди до нас! Прими от нас жертву! Отведай крови человеческой и прими нас в рыцари тёмного воинства твоего! — на этот раз голос принадлежит девушке. Вскоре на авансцене появляется и она сама: объёмная фигура в чёрном, трепыхающемся в свете свечей одеянии, она походит на говорящий мешок картошки.

И Стаса, и Ландерса фантасмагоричное светопредставление почти увлекает. Забавно всё это — было бы забавно, если бы не внезапно мелькнувшее в руке юной леди изогнутое лезвие какого-то вычурного кинжала. Скорее всего — бутафорского, но одного отблеска оказалось достаточно, чтобы вернуть обоих зрителей недоделанного таинства на грешную землю.

— Шнааай! — Стас сигает в оконный проём и в один мах оказывается в расчерченнoм чёрными линиями кругу. Одна из свечей падает и катится к стенке, по пути успевая погаснуть. Сразу становится темнее. — Ах ты мрааазь, — поймав ведьму-самоучку в поле зрения, он, не прицеливаясь, прописывает ей с правой и попадает по зубам. “Прямо в щи”, — как сказали бы у него на районе. “Девочек обижать нельзя”, — как сказала бы совесть. — Да иди ты нахуй! — Поприветствовав то ли саму совесть, то ли пошатнувшийся мешок с картошкой, он с разбегу наваливается на девицу, пытаясь придушить. Но девочка не так проста — зазевавшись от неожиданности и пропустив первый удар, к моменту падения она мобилизуется и уже тянется за отскочившим в сторону изогнутым клинком, успешно его достигая.

Пауль поспевает вовремя: с ноги он выбивает клинок из ладони предводительницы импровизированного шабаша, а обеими руками уже пытается оттащить рассевшегося на резво сопротивляющейся туше Стаса.

— Оставь её, друг, потом проблем не оберёшься, малолетка ведь!

Стас дважды бьёт чёрную жрицу головой о пол — не сильно, но и не слабо — достаточно, чтобы ей расхотелось куда-либо бежать — и слезает с неё.

— Смотри! — тут же переключается он на выскакивающего в зазор окна юнца.

Он было дёрнулся в погоню, но Пауль предостерегающим жестом заставил его вспомнить, зачем они здесь. И за пацаном отправился сам.

Пауль настигает беглеца прямо в центре пустыря. Даже странно: сорокалетний мужчина не в самой лучшей форме нагоняет тощего подростка. Сбив того с ног, он заставляет его выронить сумку — сумка тяжела, и наверное, в ней и крылась причина нерасторопности парня. Из торбы прямо в грязь вываливаются две книги, какие-то травы и отполированный до блеска кошачий череп.

— Ах ты тварь! — Схватив за шиворот, Пауль макает бегуна в грязь лицом. Сколько раз — сам не помнит, но тот уже начинает захлёбываться. — Тварь, тварь, никому, никому не разрешено котиков обижать!

За последующие десять минут Пауль успел избить пацана до полусмерти, и даже эхо гласа совести не омрачало его вдохновения. Оправившись от первичной волны ярости, он притащил мальца обратно к заброшке, нарыл по углам помещения обрезков проволоки, связал обоих тёмных воинов по рукам и ногам и друг с другом... Только потом он вспомнил, что в просторной комнате, тускло освещённой четырьмя свечками, кроме него и нейтрализованных слуг Сатаны, есть ещё двое.

— Ментов вызови. Пусть их заберут, — слышит он за спиной тихий и какой-то отстранённый голос Стаса.

— Каких таких ментов?

Вопрос о ментах больше не поднимается, как и вопрос о скрученных — одного взгляда на Шнайдера достаточно, чтобы Пауль, вслед за Стасом, забыл обо всём.

Поразмыслив, Лоренц решил всё-таки не рисковать и не оставлять спящих на произвол судьбы. А что, если кто-то из них проснётся раньше времени? В здании полно оружия, и свободно разгуливающий по этажам служака, имеющий доступ к сейфам, им совершенно ни к чему. А что, если придётся бежать налегке — не бросать же их беспомощно валяться по кладовкам? Или если начнётся штурм — они могут запросто попасть под огонь. Тиллю и Оливеру пришлось обойти все этажи, все подсобки и перетащить мирно спящих охранников наверх — к генеральскому кабинету. Так безопаснее. Связав их для надёжности по рукам и ногам, ребята пересчитали “улов” — тринадцать спящих хлопцев плюс четверо бодрствующих у стеночки. Да, за такой выкуп можно будет и поторговаться. Отступать некуда, и следует использовать все ресурсы, пока ещё есть шанс самим выйти из этой передряги живыми. Шанс призрачен, но надежда, как говорится...

— Приём, — закончив с пленниками, Флаке возвращается к рации. — Мы требуем два вертолёта, чтобы беспрепятственно покинуть город вместе с заложниками. Заложников отпустим, как только окажемся в безопасности. И учтите: если заметим преследование, начнём выбрасывать их по одному.

Нельзя показывать слабость: дать слабину — значит проиграть. На другом конце тишина. Судя по тому, что удаётся разглядеть в окно, силовики серьёзно переполошились. Флаке не планировал подобного варианта отступления — но, чёрт возьми, они на последнем этаже заблокированного здания, на крыше которого есть вертолётная площадка. Грех не воспользоваться случаем.

— Один вертолёт, — наконец слышит он из рации.

— Э, так не пойдёт. У нас много заложников, и здесь мы никого оставлять не собираемся.

Снова тишина. В такие моменты нет ничего хуже тишины, но Лоренц терпелив — в конце концов, что ему остаётся, кроме терпения?

— Один, но большой. Ми-26 подойдёт? Но нам нужны гарантии безопасности заложников. Откуда нам знать, что вы их попросту не убьёте, как только выберетесь? И да — вертолёт денег стоит. Надеюсь, вы понимаете.

— Хорошо, — с готовностью реагирует Флаке. — Один большой вертолёт, который вы оставите для нашего человека в условленном месте. Наш человек пригонит его сюда сам. И без выкрутасов — нам не до шуток. За машину не переживайте — как только мы скроемся, свою летучку вы найдёте в полной сохранности, только пока не знаю где. А насчёт гарантий — в пяти километрах отсюда по левой стороне шоссе, на обочине, припаркован наш автомобиль. УАЗ, его нельзя не заметить, если внимательно смотреть конечно. Там трое из коммунальной службы. Убедитесь, что с ними всё в порядке. Убедитесь, что убивать — не в наших планах. И не нарушайте наших планов. Не надо.

Тилль хитро́ улыбается. Первая волна напряжения уже спала, и сейчас он даже в состоянии видеть в происходящем забавное. Его Флаке — деловая колбаса*. Хотя он всегда таким был, но Тилль, похоже, так никогда и не научится не удивляться этому. Флаке — самый удивительный, и если их всех здесь сегодня похоронят, то все отправятся блуждать по чистилищу, а Лоренц вознесётся прямиком на небо. Не потому, что он святой, а потому, что он умеет разруливать ситуации. Держись, Флаке.

Пока Ландерс гонялся за живодёром-чернокнижником, Стас обходил окружность с вписанной в неё пентаграммой против часовой стрелки, не отводя взгляда от лежащей по центру звезды скомканной фигуры. Ужас парализовал его волю: он ещё помнил, зачем пожаловал сюда, на этот чёртов пустырь, посреди ночи — чтобы найти Шнайдера и вытащить его отсюда. И вот он его нашёл. Но подойти к недвижимому телу, осмотреть его, поговорить с ним — этого он не мог заставить себя сделать. Ужас нарастал в сознании, пока не поглотил его полностью: а что, если Шнайдер не жив? Не жив — значит мёртв? Что тогда? Света свечей хватало, чтобы рассмотреть кровавые пятна на бетоне. Шнайдер лежал лицом вниз, а вдруг это лицо, родное и любимое — уже маска мертвеца? Взлохмаченные волосы скрывали голову и шею. Шнайдер не дышал. Не вздымалась его грудина под грязными лохмотьями, бывшими когда-то шанелевским жакетом. Он не шевелился — как не пытался Стас усмотреть хоть призрачный намёк на движение в какой-нибудь части его тела, ему этого не удавалось. Он бродил бы так до рассвета, если бы не Ландерс. Управившись с сатанистами, он бросился в круг и пал перед телом Шнайдера на колени. Он сделал то, что и должен был — перевернул тело и убрал волосы с белого, покрывшегося испариной воскового лица. Он ничего не говорил, лишь щупал шею, осматривал кровоточащую рану в боку, прикладывал ухо к недвижимой груди.