Вторая жизнь Дмитрия Панина (СИ)

- Санитаром? А почему нет? Крови я не боюсь.

- Да там не столько кровь, сколько су́дна выносить.

- Ну ладно, всё лучше было бы, чем служить или переходить на нелегальное положение.

Дмитрий подумал, что если ничего не скрывать, и достать справку у Виктора, что он болен и состоит на учете, то Мишка может давить на то, что ему нельзя стрессовые ситуации, как сыну душевнобольного. Его вероятность заболеть значительно выше, он оказывается в группе риска, и сейчас впервые Дмитрий задумался о том, что его сын реально в группе риска, и тогда остается только альтернативная служба.

Десять лет уже твердят, что будет контрактная служба, ну да где там, все деньги на генералов уходят, на солдат ничего не остается, зло подумал Дима, а вслух сказал:

- Я подумаю, тут есть один вариант, ну, я имею в виду альтернативную службу, может пройти, но ничего обещать не могу. Позвони мне через неделю. Вообще давай обменяемся сотовыми.

Миша согласно полез в карман за сотовым, пока обменивались номерами, пока пили компот, отпущенные Дмитрию минуты пробежали, надо было спешить на урок, и они с Мишей расстались. Дима так и не сказал тогда сыну, что он не только ему оказался плохим отцом.

18

- Ты отчима отцом зовешь?

Дима прекрасно понимал, что ему не следует влезать в отношения отчима и сына, но спросил. Не хотелось ему почему-то думать, что Мишка зовет отчима папой.

- Нет, - просто ответил Миша, - не зову и не звал. Он для меня Боря. Мне было уже одиннадцать, когда он появился в нашей жизни, я помнил тебя, и странно мне было называть его папой... Впрочем, никто и не настаивал. Он, как я понимаю, не хотел оказывать никакого давления на меня, а мать не хотела расспросов о тебе, никогда не хотела, я это всегда знал и никогда не расспрашивал. Я не был равнодушен к тому, что ты исчез из нашей жизни, но вопросов не задавал. Я знал, что мать правды мне не скажет, вот и ты не говоришь.

- Скажу ещё, не могу я вот так, сразу.

Помолчали, потом Миша вернулся к началу разговора:

- Когда он появился у нас, я счел его хитрым и противным, но потом решил, что он хотя и хитрый, но не очень противный. Всегда говорил маме:

"дай мальчику хоть небольшую свободу выбора...".

И ещё "не приучай сына беспрекословно подчиняться себе, женщине, иначе ты вырастишь подкаблучника, и он будет подчиняться уже не тебе, а твоей невестке, ты же не хочешь этого?"

А я слушал, слушал, я понимал, что он за меня заступается таким сложным образом, дает мне глоток свежего воздуха, но всё же однажды, прикинувшись эдакой наивной ветошью, спросил: "а тобой в детстве тоже мама командовала?"

Он сразу понял, про что я, и засмеялся хитро и говорит:

- Да, пыталась. Но я научился только делать вид, что подчиняюсь, я не любил конфликты...

И тут я понял, что и с мамой моей Боря ведет себя так же: только делает вид, что слушается, и создается впечатление, что главная во всем мать, но это только видимость такая, понимаешь? Очень удобная видимость, дающая возможность большого маневра, и всё по-тихому...

Но я, к сожалению, сын своей матери и плохо умею не лезть на рожон.

Дима глянул на Мишу, и они рассмеялись.

- Сейчас модно искать свои корни, выискивать дворянские и всякую чепуху, но я не из-за этого нашел тебя.

Я лицо, конечно, помнил смутно, но зато хорошо помнил, что маленький любил тебя, и потом, когда подрос, бабушка Тоня болела, вы с мамой ссорились и мне казалось, что она обижает тебя, а ты никак не объяснишь ей, что не виноват, что обстоятельства против тебя, и страшно злился на тебя за это, и я точно знаю, ты это заметил.

Дима не мог скрыть своего изумления.

- Но, Мишк, тебе ведь тогда всего семь было.

- А я вот помню, и как я уставал от вас, от ваших склок, тоже помню

- Прости, сын, - сказал Дима. - Прости. Жаль, что не могу посадить тебя на колени и погладить по голове. Упустил я свой шанс.

- Нет, почему же, я готов, - Мишка ухмыльнулся, и улыбка у него была сейчас очень похожа на Димину. - Это замечательно будет смотреться: молодой юноша на коленях у седовласого мужчины. Можно сфоткать.

Они помолчали. Дима начал первым:

- Расскажи, как ты.

- А я очень даже ничего. Кормлюсь при кухне, скудно, но не думаю, что в армии было бы лучше. Девчонки - медсестры меня балуют, зовут в медбраты, я теперь даже первую помощь оказываю, дежурю иногда, когда они спят, выдаю бабулькам лекарства.

- Как это?

- А так. Они говорят: "если у бабульки из пятой палаты подскочит давление, померь и дай такую-то таблетку, а если старикан из седьмой опять начнет колобродить в три часа ночи, дай вот это таблетку...

А вообще насмотрелся я здесь. Болезни, старость, нищета. А уж как молодых жалко. В третьей палате такая красотка лежит. Рыжая, белая, глаза зеленые.

Рак груди, уже метастазы пошли. На наркоте её держат, она безнадежная. Сейчас уже не то, что было, когда пришла. Угасает с каждым днём.

- Ещё, смотришь, бросишь свое художество, в медицину потянет.

- Нет, не потянет.

Они вышли в сад, сквозь листву деревьев сверкали светлячки фонарей. Дима поежился от вечерней сырости.

- На последнюю электричку успеваю ещё.

- А знаешь, - Миша, замолчал, подбирая слова, и продолжил: - я всё же главное тебе не сказал: Не хочу тебя обидеть, но я к отчиму сильно привязался. В моих глазах он своего рода герой. Раб любви. Раб, счастливый своим рабством.

- Это нормально, - сказал Дима, имея в виду не рабство, а привязанность сына к отчиму, но в душе приревновал сына, поймал себя на этом чувстве и подумал, что не имеет никакого права ревновать. 12 лет не показывался, алименты платил мизерные, жалкие гроши.

- Мать с отчимом в Штаты собираются, у него работа по контракту, не знают только, на кого магазин оставить. Ты знаешь, что мать в бизнес подалась?

И пока удачно. Камнями торгует и ювелирными изделиями ручной работы.

Ничего этого Панин не знал.

19

В июне, особенно после жаркого мая, холодряга кажется особенно противной. Уже три дня, как небо обложило осенними тучами, пару раз прогремело, а потом зарядил мелкий дождик, и температура упала до 10 градусов.

Занятия в школе закончились. У Дмитрия было лишь несколько консультаций перед экзаменами, остальное время он был свободен.

С утра Дима понял, что ему жутко надоела столовская еда, и решил сходить в магазин за продуктами. Дождя не было, но пока Дима спускался с пятого этажа, дождик начался, и довольно сильный.

Дима постоял под козырьком подъезда, посмотрел на круги от капель дождя на поверхности тротуарных луж, вздохнул и потащился назад, за курткой и зонтом.

В магазине на углу он купил трески, кусок мяса, пряники, молоко, соблазнился клубникой, подумав, что если вдруг Наталья заглянет перед отъездом, что маловероятно, то он порадует её ягодой, а если нет, то съест сам в утешение своего предстоящего летнего одиночества. Тамара не звонила и не появлялась.

На обратно пути у него оборвались ручки от пакета, и развязался шнурок от ботинка. Дима шел по лужам, в одной руке зонтик, подмышкой разорванный пакетс продуктами, шнурок мок в лужах, и вскидывался из них при каждом шаге с брызгами, мокрые руки застыли, и в довершение всего, когда он, наконец, добрался до подъезда, то забыл, в какой карман сунул ключ. Пришлось долго шарить по карманам куртки и брюк, пока он не догадался залезть в карман пиджака.

Как всё же неудобны эти запертые подъезды. Сподручнее было бы ключ искать перед дверью квартиры, а не балансируя тут с пакетом и зонтиком, -

думал он, отпирая магнитным ключом дверь подъезда и наконец, захлопывая зонтик, хотя мог сделать это раньше, а не стоять под козырьком с раскрытым зонтом, как идиот.

Он прошел уже два лестничных пролета, когда зазвонил сотовый, и Дима решил его не брать, а потом перезвонить.