Любовь с первой строчки (СИ)

- Нет ли сегодня какого заседания, собрания?

- Нет, никаких мероприятий нет, и почти все уже ушли.

На часах 6-40. Машин у подъезда совсем мало, мой Гольф, засыпанный снегом, терпеливо ждет в стороне совсем один. Метельные вихри продолжают безжалостно хлестать меня по лицу, мокрыми льдинками оседать на ресницах, щеках, но пробираясь внутрь, не могут остудить моего пылающего негодования. Нет, оказывается я совсем не знаю Чулаки, считая его правильным, пунктуальным, предсказуемым. Можно ли требовать от настроенного на верный тон, сверенного по часам, бездушного механизма хотя бы малую долю сочувствия и сопереживания? Из подъезда выходят все реже и реже, в семь часов не выходит никто. Припаркованных машин почти не остается.

Две минуты восьмого. Сажусь в Гольф и уезжаю. Дома принимаю горячую ванную и ложусь спать. Все кончено, прощай Чулаки! Прощай, моя неземная любовь с первой строчки!Мучаюсь, ворочаюсь, терзаю подушку, в голове крутятся разные варианты причин, по которым писатель не мог прийти к Ленэнерго. Но все варианты сходятся к одной единственной причине: равнодушное, пренебрежительное отношение к той, которая его боготворит. Что же мне теперь делать? Как мне теперь жить, Чулаки?!

Ледники перед солнцем бесстрашны

Ветер рубит по склонам башни.

Облака оцарапаны соснами

Пальмы глупые на море сосланы...

Задремала под утро, не уснула, а погрузилась в тревожную дремоту, потому услышав ранний звонок, вскочила, словно и не спала вовсе, ясно сознавая: он! Прокашлявшись, беру трубку.

- Анечка, у тебя все в порядке, машина не сломалась?

Отвечаю металлическим голосом:

- Все в порядке. Вчера я приехала ровно в шесть и ждала вас целый час.

- Ну, так получилось. Я вышел из Ленэнерго в семь часов две минуты.

- Именно в это время я и уехала, очень замерзла, думала заболею.

- Можно было ждать внутри.

- А, какая разница!

Снова забираюсь под одеяло с убеждением: все, это конец, вот позвонит в следующий раз и я скажу, беспечно так, небрежно брошу, что у меня много дел и приехать не могу.

Звонок раздался неожиданно скоро. Словно непробиваемым щитом я прикрылась своей обидой, и надув губы приготовилась ответить напыщенно и категорично.... но .. уже утром следующего дня я на всех парусах мчалась в Металлострой. За три дня я успела несколько остыть, да к тому же представила себе писателя, который выходит из подъезда в темноту и холод, ищет глазами мою машину, не находит, наверняка при этом вид у него растерянный, удивленный. А как он добирался до телецентра? Боже, как стыдно, какая же я дрянная, гадкая, не хватило терпения подождать несколько минут!

Едем на Васильевский, на набережную Макарова. По дороге узнаю подробности того ужасного вечера. Оказывается на прием к директору Ленэнерго Андрею Лихачеву, Чулаки попал только в восемнадцать часов. То, что я его буду ждать - не сомневался. Администрация города поручила Лихачеву выделить для писательской организации Петербурга материальную помощь, и Чулаки ее получил - это было главным. Еще узнаю от писателя об одной пьесе, построенной на ожидании главного героя. Действующие лица горячо обсуждают его, рассказывают связанные с ним забавные истории, интригуя и тревожа зрителя, и, кажется, что вот-вот он должен появиться. Ожидание становится навязчивой идеей, но сюжет продолжается, одно действие меняется другим, а героя все нет. К недоумению разочарованных зрителей, занавес опускается, спектакль заканчивается без главного героя. Нет, мне не нравится такой спектакль, неправильная пьеса, неправильный сюжет!

- А знаете, дорогой писатель, как я вас сейчас называю? Король Ледяное Сердце. Ледяной Король!

Глава 8.

"Большой футбол господень"

Зима, весна 2001.

Встреча нового тысячелетия не запомнилась ничем. Все прошло буднично, ни новизны, ни помпезности. Второго января я, радуясь поводу, набрала знакомый номер, чтоб поздравить писателя, а уже 4-го я уезжала в Европу по туристической путевке и вернулась домой через 12 дней, наполненная впечатлениями и забитой до отказа сумкой сувениров.

Париж - город-праздник и Страсбург - город-сказка, Амстердам - город-тусовка, холодный, надменный - Берлин и чопорный, безжизненный Брюссель - остались где-то далеко, в другом измерении. Мы с мужем и сыном мчались по заснеженным, непарадным улицам родного города, мой Саша как всегда вел машину черезчур рисково, так, что не расслабишься.

- Не хочешь отвечать?

- Прости, задумалась. Ой, осторожнее, помеха справа!

- Понравилась Европа, спрашиваю?

- Не знаю, наверное.

Начались проблемы с работой. Бизнес не ладился, сходил на нет по независящим от меня обстоятельствам. Оказалось, что кроме рекетирствующих бандитов, навязалась новая напасть: государственные органы. Их ненасытные члены отнимали у нас, мелких предпринимателей не только большую часть прибыли в виде непомерно высокой оплаты аренды, налогов, налогов на налоги, но и драгоценное время, принудив к выстаиванию в унизительных очередях налоговых инспекций. Ощутив себя подневольной рабыней, круглосуточно работающей на благо процветания сторонних бездельников, я решила не выбиваться и сил и пустить все на самотек, сделав печальный вывод: как бы вы ни были смелы, энергичны и деятельны, - всегда найдется нечто или некто, тянущий вас ко дну.

Меня начали одолевать сны, одни и те же, одолевать слишком навязчиво и часто, чтоб не придавать им значения. Просыпалась взбешенной, с сердцебиением от бессилия, от невозможности найти расшифровку преследующего кошмара: больница, раннее утро, я, усталая и заспанная медсестра, вынуждена ставить больным градусники, отмечать график температуры в истории болезни. Времени у меня на все-провсе очень мало, смена подходит к концу и приближается отчетная пятиминутка. Градусников мало, а больных много, я спешу, и все стряхиваю, все ставлю и ставлю градусники. Что это может значить? - проснувшись, ломала, голову. Зачем провидение решило доконать меня воспоминанием о ненавистной, унизительной работе с копеечной зарплатой, если сейчас у меня все прекрасно?! Так прекрасно, что ничего лучшего для себя я не желаю!

Писатель звонил мне, я мчалась к нему по первому требованию, - это было главным в моей жизни. Лихорадочное счастье охватывало меня с момента его звонка, и продолжалось все время, пока мы были вместе, и еще несколько часов после расставания, когда в тишине я заново переживала все мгновения наших встреч. Мы ездили по разным адресам, в основном в центральной части города. Терпеливо ожидая моего кумира, я сидела в машине или прогуливаясь по старым закоулкам. Я привыкла ждать, ждала его долгие годы и поэтому какие-нибудь час-два ожидания, - для меня были минутами абсолютной, безмятежной, непонятно, за какие заслуги посланной, благодати.

Я с удовольствием задавала моему спутнику самые невероятные, смелые вопросы, и если поначалу он отвечал небрежно-краткими, ничего не значащими репликами, то со временем стал говорить со мной более открыто. Мне казалось, он знал абсолютно все, а то, чего не знал -- не знал ни один смертный, но и это незнание вовсе не означало тупик. Его доводы опирались на научные данные, никогда ни в чем он не допускал мистики, восторженности, одухотворения или обожествления. "Я не верю в экстрасенсов, не верю в летающие тарелки и снежных людей." - сказал он на одном из творческих вечеров, вызвав в зале недоумение и ропот. Чулаки верил в разум: "Если что спасет мир, то это все-таки разум и еще раз разум".