Долгое прощание (СИ)

А денёк выдался тяжкий. Побегал нынче, все онучи промочил. Сперва на станцию бегом полторы версты по мокрени этакой с запиской на карету. А там хозяин, Тимофей Николаев, с цепкой медной по жилетке, сразу в крик: не дам, грит, ещё за две поездки мне должны - не рассчитали! Дак обратно той же дорогой про дурака рассказать, что нет для барыни кареты. И глупой - онучи-то холщовые накрутил, все ноги застыли. А Наташа-барыня, слёзки по щёчкам, протягивает из сумочки пятак, возьми, говорит тихо, что даст, хоть дрожки. И я опять в тех же онучах, в тех же лаптях снова на станцию. Но из Тимофея свет Николаева бричку выбил! Не хотел давать. И пролёткой обойдётся, по лыгам, грит, у меня и князья ездят. Заставил его всё-таки бричку на рессорах снарядить! На оброк, медведь, работает, а оброк-то ему барин его вкатил немалый... Но и пятак - деньги. Да не все ж я ему отдал, сговорил на три копейки и до повечерья. И теперь занимала Гришеньку мысль: отдать ли барыне две копейки или не отдать? Хорошо, что пока она сбиралась, перемотал холсту на сукно, да вместо лаптей-то эти новомодные мериканские калоши, бариным подаренные, надел. Чёрные, липкие, что твой клейстер столярный, а всё ж не мокнут. Не любит их барин, да он много чего не любит. И его особо не жалуют чистые-то дворяне-бояре. Все у него подлецы да злодеи. А лезина эта чёрная хоть и лезина, а пальцы холодит. Мёрзнут в них ступни-то на русском снежку... Как она против ветру-то доехала? Хоть полстью её укрыл двойной, полуперинной.

И сидел Григорий на облучке рядом с извозчиком, боролся с подступающими позывами тошноты, то ли от холода, то ли от голода, поемши утром одной полбяной каши мису, то ли впрямь от укачки.

А барыня Наташа в это время без доклада вбежала к своей кузине прямо в залу.

- Cousine! - позвала она громко. - Я получила твою записку.

Но никто не откликнулся. Лишь за дверью, за которой располагались супружеские покои, раздался невнятный шорох или шёпоток. Кажется, даже портьера шевельнулась.

- Сестрица, ты спишь в эту пору?

Удивлённая, Натали попыталась пройти в опочивальню, но навстречу ей в дезабелье несколько торопливо вышла Идалия. Волосы её расчесались, она была чем-то смущена и растеряна. Какая-то фигура в белой рубашке мелькнула за её спиной в сумрачной полутьме.

- Я получила твоё письмо, дорогая. У тебя и вправду есть серый плюмаж для моего костюма Эстер?

- Да-да, - отвечала Идалия смущённо, стараясь оттеснить Наталию от двери.

Портьера приоткрылась сквозняком и снова мелькнула светлая рубашка.

- Ты не одна? - удивилась Натали и вдруг заметила брошенный на софе белый мундир кавалергардского Ея Величества Государыни императрицы полка. - Александр разве не в полку?

Портьера откинулась и показался в белой рубахе и белых панталонах полевой формы Жорж Дантес.

- Ах! - воскликнула Наталия и схватилась за щёки, разом запунцовевшие.

Идалия резко обернулась к Дантесу и прошептала по-португальски:

- Anuncia a sua paixão, - и, обратившись к кузине, громко и страстно произнесла: - Я оставляю вас, дорогая. Молю, хотя бы выслушайте его!

И, запрокинув голову, вышла в людскую половину.

- Нет! - воскликнула Пушкина.

Но Дантес не дал ей заговорить, Он схватил её в свои объятия и страстно зарычал:

- Natalie! Je ne peux pas souffrir plus, mentir et faire semblant!

- Умоляю вас, Жорж, не мучьте меня!

- Be my, Natalie, ou je meurs!

- Жорж! Как вы можете! Вы мой брат! - Наталия вырвалась из объятий Дантеса, тяжело дыша. - Никогда, слышите, никогда этого не будет. Никогда более не поступайте так, если имеете честь принадлежать нашему дому.

Дантес бросился на колени, обхватив её ноги. Но тут в комнату вошла девочка лет четырёх, привлечённая криком в детской.

- А где нянька Таня? - дивясь людям, спросила она.

Хватка Жоржа ослабла. Наталия освободилась от его рук.

- Лизонька! Пойдём поищем няню Таню, - бросилась она к девочке. - Ты моя спасительница, - целовала она её всю дорогу, - ты моя Эстерочка!

Нянька Таня в кухне грела кашку, качая на руке младшего братика Лизоньки.

- Ах, барыня! - вскликнула она. - А Лизок уже проснулась! Ты же не плакала, Лизок!

Старик-камердинер помог Наталье Николаевне надеть салоп, и она выскочила к бричке, на которой замерзал Григорий.

- Чего замер-то? - хлопнул он по тугому армяку извозчика так, что с того чуть не свалился овечий гречник. - Домой, барыня? ╛- обернулся он к Наталии.

Она отрицательно покачала головой.

- На Моховую. Дом Быченской.

Она долго не могла прийти в себя, всё шепча: "Каков подлец! Я во всём виновата, своим позволением flirter... Но каков мерзавец!"

- Однако ж надо думать о бале. У Пашеньки наверное найдётся плюмаж. Лишь бы Пётр Андреич дома был - всё ему рассказать про его scélérat, chenapan, canaille!

- Опять обдулась. Лизонька, ты же умеешь проситься, сестрёнка, ну, что ж ты...

Игорь стоял во дворе дома.

- Постой с ней, я хлеб занесу.

Дауница по-прежнему сосала горбушку и воняла мочой. Вернулась Марина.

- Давай её в баню. Подмоем, переоденем.

- Мне как-то неудобно.

- Привыкай. Завтра тебе придётся справляться одному. Коляска по тропке не пройдёт, давай на руках. Не брезгуй, потом отмоешься.

Игорь поднял Лизу на руки и понёс в дальний край огорода, где стоял бревенчатый низкий сруб. Марина с сухой одеждой шла позади.

- Я-то привычная, с детства с ней. Да и профессия такая. Мы же практику проходили в больницах с первого курса санитарками. Натаскалась и паралитиков, и грязи, и "уток", и по ночам, и днями за ними за всеми.

- Зачем тебе это нужно? Чтоб я с ней... её...

- Мы всё обсудили - нет? Не хочешь - не надо. Вот Бог - вот порог. И не перепутай!

Втиснулись в низкую дверь бани, Игорь положил девушку на полок.

- Ладно, мойся давай. Я с ней сама теперь справлюсь.

Вода в котле была тёплая, видимо, со вчерашнего дня. Игорь вымылся в тазу, прополоскал свою любимую американскую рубашку цвета хаки. Долго её нюхал, потом намылил хозяйственным мылом и снова прополоскал.

- Противно?

- А ты как думаешь?

- А ей-то как противно быть такой?

- Да она же не понимает ничего.

- Она всё понимает, поверь. Только психика и психология у неё другая. Не наша. Не человеческая. Мне иногда страшно становится рядом с ней. Кажется, что ангел смерти смотрит на меня её глазами. Внимательно так разглядывает, оценивающе...

- Созрела уже или нет?

- Смейся-смейся. А может, это не ангел её глазами смотрит. Может, это обитатели иных миров, иных цивилизаций так за нами наблюдают?

- Значит, завтра я трахну инопланетянина?

- Тоже интересный взгляд на эксперимент.

- А вдруг она забеременеет?

- Не думаю. Если и так, подадим в милицию заяву на интернат, на санитаров... Бабки слупим с них.

- Инопланетный зародыш...

Они понесли Лизу в дом. Была она тяжела, весу в ней было не по годам.

Вернувшиеся родители застали идиллическую картину: на кухоньке за столом сидели Марина и Игорь, пили чай и ели пирог с рыбой. В креслице рядом со столом сидела Лиза, которой в рот то Игорь, то Марина совали очищенную от костей рыбную мякоть, картошку или корочку пирога. Девушка тупо жевала. Марина салфеткой вытирала ей вытекавшую слюну.

- Вся семья в сборе! - нарочито наигранно восхитилась мама-доцент от русской литературы.

- Как приятно видеть детей в домашней уютной обстановке! - поддержал супружеский восторг своими алыми бантиками папа.

- Давайте к нам! - Марина отодвинула креслице с Лизкой в сторонку.

Но Игорь привстал со стула со словами:

- Да мне, пожалуй, уже пора. Позвольте откланяться.

Начались вежливые уговоры остаться. Доесть-докушать-допить. "Не докурив последней папиросы", Игорь ушёл. Марина, провожая его, сыграла целую пантомиму: показала на запястье левой руки, где носила часы, пальцами указала время "восемь", сделала несколько танцевальных движений талией и красивым её продолжением снизу. Игорь улыбнулся и всё понял.