Шибболет (СИ)

Annotation

Шибболет - слово из Книги Судей, которое у Клеймана Бориса означает разность культурных кодов израильтян и русских евреев в Израиле. Повесть, пронизанная лирикой бардовских песен, русской поэзией, создана, как всегда у этого автора, переплетением недавнего советского и российского прошлого и настоящего времён. Необычная почти детективная история повторяет проблемы и темы сегодняшнего дня.

Клейман Борис Маркович

Клейман Борис Маркович

Шибболет

ШИББОЛЕТ

...а он не мог сказать правильно; хватали его и резали у переправ Иорданских

Книга Судей 12:6

1

Сегодня у нас среда?

Юрий Визбор

Он давно подозревал, что оказался в царстве мёртвых. Ещё когда жил в Иерусалиме и встречал на тамошнем рынке "Стоянка Иуды" тех, кто или остался в России и покупать здесь ничего не мог, или давно умер и тем более ходить за покупками сюда был не способен. А если приходил, значит, "Стоянка Иуды", Иерусалим и весь Израиль были другим миром. Даже жена, с которой прожил трудных десять лет вместе там и не менее трудных тринадцать лет вместе здесь, вдруг оскалилась и потребовала развода. Даже дети, вынянченные бессонными ночами любимые дочки, окостенели и писали в своих блогах просьбы Богу забрать его к Себе. Значит, он был жив, если Бог его не забрал. Значит, они были мертвы, если не хотели его присутствия рядом.

После развода и бегства он пытался вести себя, как будто тоже умер. Пил много. Сперва водку, потом перешёл на спирт. Выжил - ни алкоголиком, ни даже пьяницей так и не стал. Хотел сделаться наркоманом, мечтал выкурить косяк конопли, но, не имея опыта, даже не знал, где можно его купить, - опять выжил. Пытался читать фэнтези - бросил, поняв, что не хочет Бог брать его к себе. Он ходил среди мёртвых, прикинувшись мёртвым. Он перестал шарахаться от них, пытаясь даже разговаривать с ними, есть их пищу, делать то же, что и они. Он говорил только о деньгах и заработках. Когда на улице холодало, он говорил театрально на людях: "Какой холод!" Если шёл дождь, он дебильно спрашивал: "Дождь?" - интонационно выказывая удивление. Когда наступал летний сезон, он восклицал: "Какая жара!" Они так все вели себя, и он им подражал, чтоб его не трогали.

В этом мире мёртвых были свои запретные, ещё более мёртвые миры. По утрам дети шли в школы и исчезали там. На улицах никто не играл в классики, не прыгал в скакалки, не прятался и не бегал. Вечерами редкие рискованные мальчики, правда, катались на велосипедах и скейтах, но девочки пропадали до утра. Впрочем, некоторые из детей появлялись в супермаркетах со своими родителями.

Мертвецы много ели, закупая огромными тележками продукты по нескольку раз в неделю. Они жрали, жевали, хрумкали, хрустели, причмокивали, облизывая пальцы и откусывая большими кусками. Маленькими кусками они откусывали тоже. Ели толстые и жирные, со свисающими через ремень животами и безразмерными задами. Ели тонкие и поджарые, с накаченными мускулами нарциссы и немощные старики с болезненной худобой. Средние ели ничуть не меньше жирных и обезжиренных. Они шамали. Они хавали. Они грызли, сосали, глотали. Они кушали. Они кормили приведённых с собою детей. Они совали им во рты клубнику и виноград, кукурузные палочки и бананы. Они пихали в них шоколад и конфеты, заставляя запивать неоплаченной колой и спрайтом. Создавалось впечатление, что они ворвались в магазин из голодных краёв - какой-нибудь Зимбабве или Сомали - и боятся, что изобилие вот-вот отменят. Некоторые приходили в магазины несколько раз в день. Ближневосточное единоборство с едой. Еда всё время побеждала. Живые люди столько не едят. Он это знал хорошо, он изучал фольклористику на филфаке, читал Леви-Стросса и Проппа, а теперь работал мясником в большом супере.

Он скрывался от них только в своей маленькой квартирке. Когда закрывалась за ним дверь и поворачивался ключ, на него накатывала усталость и чувство "слава Богу, я один!" Он слушал Визбора и Кукина - живые голоса пели о людях, о жизни грустные и весёлые песни. Он слушал Окуджаву, и мудрый поэт очищал его от разговоров о деньгах, заработках, количествах рабочих часов в других фирмах.

2

Сегодня у нас беда.

Юрий Визбор.

День шёл обычным путём - безумствовал напропалую. Илья готовил паргиоты: осторожно кольцеобразно обрезал мясо с куриных голеней, - выполнял заказ покупателя, похожего на Мэла Гибсона. "Что он с ними будет делать дальше? Конечно, в них можно что-нибудь завернуть. Рис, к примеру, или шпинат - и пожарить. Так он же всё равно потом всё зальёт томатной пастой или кетчупом - ему хоть кошатину, хоть мраморную говядину продай - вкус будет один: томатный. А вдруг нет? Зальёт-зальёт. Мэл Гибсон, кстати, пещерный антисемит. Хотя в Израиле не был ни разу. Да и актёришко так себе". Захотелось порассуждать, продумать разницу между российской актёрской школой и голливудской, между эстетической ментальностью американцев и русских, да где там!

Напротив витрины мясного отдела умные израильские маркетологи очень удачно поставили большой короб с женскими прокладками. Илья обратил внимание, что какая-то бесформенная особь женского пола и немолодых лет давно уже в них копается, выискивая что-то особенное. Она вдумчиво читала инструкцию на упаковке, брала следующую пачку, нюхала её, снова вчитывалась в инструкцию, рассматривала картинку. Действия её были непонятны и завораживали. Вот только необходимость делать паргиоты отвлекала от естествознания. Чуть палец не порезал, идиот!

- Прости, - они все говорили на "ты".

Илья поднял глаза - особь стояла перед ним и протягивала ему пачку упаковок. Похожа она была на жену, но только лицом. Жопа была выдающаяся. Трансцедентальная была жопа.

- Ты знаешь, у них внешняя сторона хлопковая или из синтетики?

Может, у неё дислексия?

- Мадам, - томно ответил Илья, - моя специальность мясо, а не кровь.

И снова углубился в нарезку. Потрясая ягодицами, жена удалилась. Не удовлетворённая.

День квадратным колесом покатился дальше. "...Подари молодой Пикассо треугольное колесо..." - начал бубнить себе под нос Илья.

Подошли два хасида. Один был одет в чёрный пиджак и чёрные, но в мелкую полоску брюки. Второй, помоложе, - наоборот: пиджак имел в мелкую полоску, а брюки чёрные. "Перепутали, что ли, когда одевались?" - подумал Илья. Рассеянно осмотрев прилавок с курятиной и индюшатиной, перешли к мясу. Но кроме говядины на витрине ничего не увидели.

Старший с лицом Владимира Этуша в роли Карабаса спросил:

- У вас есть кошерное мясо?

- У нас всё кошерное.

- А кошерное к Песаху?

- Есть, мой господин.

Ясно. Брать ничего не будут. Делать в городе нечего, пойти некуда - гуляют по ближайшему супермаркету в качестве развлечения.

Младшенький ни на кого не походил - он был никто. "Мистер Никто" мелко толокся по ту сторону витрины.

- А почему ты без кипы?

Очень захотелось послать Барабаса на, в и к. На выбор по вкусу. Всё было кошерным. Но Илья ответил вежливо и внятно.

- В штопку отдал. Пулей пробило.

Карабас покивал шляпой. Понимает. Сочувствует.

- А лицензия у тебя есть?

- От кого? - искренно удивился Илья.

- От рава.

- От рава - есть.

- А как его зовут?

Илья ответил, ничем не рискуя:

- Швондер.

Хасиды ушли удовлетворённые. От соседнего прилавка с колбасными изделиями и сыром вскоре донеслось:

- Да, мой господин, мы используем разные перчатки для молочного и мясного.

Еврею нужна не простая квартира, еврею нужна для житья непорочного квартира, в которой два разных сортира, - читал про себя Илья любимого и ехидного Губермана, - один для мясного, другой для молочного.