Розовый слон

Калада подалась вперед, и рыжими глазами сверлила сбоку неожиданную диссертантку. В зале после первых мгновений любопытства раздались смешки. Калада побагровела под пудрой и с лютой ненавистью смотрела теперь на свою пламенную поклонницу. Поэт Вилкс громко вздохнул. Хорошего исхода Бертул не предвидел, потому что аптекарша перевернула только первую страничку в записной книжке. Если так пойдет, до полуночи хватит… Вежливым способом прервать охваченную литературным катарсисом женщину было невозможно, а остановить грубо у Бертула не хватало сил. Выручили благодарные слушатели. Посреди зала встал мужчина и сердито крикнул:

— А мне не нравится, что писательница поступает так самовольно — доводит ночью Гунара до кровати Лигиты, вышибает пробки, а под одеяло не пускает. По-моему, писательница как раз не знает женский характер. Раз уж она сама отправила мать к соседям…

В зале вспыхнул диспут:

— Правильно! Эдак можно любому мужчине всю нервную систему испортить!

— Нахал! Ты думаешь — все замужние такие?

— А зачем тогда пускать в спальню?

Бросив беспомощный взгляд на беспомощного Бертула, аптекарша, вытирая слезы, сошла со сцепы. Так, покамест хорошо. Бертул незамедлительно встал и, чтобы привлечь внимание, поднял вверх указательный палец и сам стал смотреть на него. Зал притих в ожидании новой потехи.

— Товарищи, мнения разошлись, но все же лучше по одному.

Встал все тот же мужчина:

— Я повторяю: Калада недостаточно полно и неправильно изображает отношения мужчины и женщины… так сказать, их интимную сторону. Поэтому-то ее произведение и включено в обязательную литературу, этот факт говорит сам за себя. Детей воспитывают как в потемках, оттого-то они и ошибаются, что самим приходится все постигать…

Калада степенно встала:

— Я согласна с тем, что литература должна отражать человека во всех его проявлениях, и в любви тоже, хотя физическая любовь занимает лишь незначительную часть его жизни, пожалуй, и десятой доли процента не получится, так что, в сущности, это маловажный момент как с точки зрения продолжительности жизни, так к с точки зрения производства, однако отражать его надо. Но как? Эстетически. Понравилось бы вам, если кто-нибудь стал бы описывать, простите за сравнение, использование туалета, хотя без этого вы тоже не обходитесь?

— Правильно! Во, уложили на обе лопатки! — раздались женские возгласы.

Но защитник любви не-унимался.

— Раз нужно эстетически, то показывайте по крайней мере, что они… — ну, этот Гунар целует ее, что ли… Но вы же просто запускаете в комнату собаку, которая своим лаем поднимает на ноги весь дом. Так мы далеко не уйдем ни в литературе, ни в жизни.

— Вымрем! — дополнил кто-то.

Калада больше в Бирзгале не приедет, невелика беда. Резервы Союза писателей так быстро не исчерпать, там якобы сотни две членов. По парочке на квартал более чем достаточно до пенсии Бертула.

Подали записку. Вилкс накрыл ее огромной лапой. Прочел, встал и, сердито глядя на зрителей, сказал:

— Тут спрашивают: "Почему в литературе недостаточно освещаются отдельные профессии? К примеру, адвокаты". Это верно, товарищи, я сказал бы, в этом отношении положение в нашей литературе просто кричащее! Ни одного рассказа про трубочиста, для которого один неверный шаг стоит жизни не только ему самому, но и тем невинным страдальцам, на которых он упадет. Ни одной новеллы о продавщицах железнодорожных буфетов, хотя всем известно, что летом их руки кормят холодными шницелями тысячи утомленных путешественников. Примеров можно приводить много. Но разве кто-либо запрещал писать про это? В литературе нет запретных тем. Разумеется, надо знать, как писать. Но следует ли писать о том, как автоинспектора поколотила жена? Нет, не следует, ибо тогда дорожные хулиганы будут измываться над автоинспекторами. Надо ли писать, что у судьи случилось воспаление среднего уха и что поэтому он по ночам надевает зимнюю шапку? Нет, не надо, потому что тогда у подсудимых могут возникнуть подозрения, что недомогание влияет на вынесение приговора мелким хулиганам. Как видите, писатель, обращаясь к отдельным профессиям, должен быть крайне осторожен, чтобы не скомпрометировать их. Поэтому писатель обязан искать абсолютно положительного водолаза, трубочиста, убежденного трезвенника, и судью, у которого нет воспаления среднего уха. Все это найти можно, только иногда поиски затягиваются на целые года. — Вилкс тяжело сел, так что пол под ним прогнулся.

Глаза Вилкса угрюмо горели, а то кто-нибудь мог бы еще усомниться в правдивости его слов.

Подали еще одну записку. Бертул узнал почерк Касперьюста, который по теории графологов свидетельствовал об оптимистическом характере автора, — строки поднимались кверху, в небо. Вилкс снова встал:

— Тут спрашивают: "Как литература борется с пьянством?" Сразу должен ответить — всемерно, положительно и активно. Назовите, товарищи, хотя бы один роман, один рассказ или одну поэму, где воспевается пьянство! Таких нет. Наши писатели всегда держали в центре внимания борьбу с пьянством. Совсем нетрудно вызвать у читателя смех как признак одобрения, если опишем, что пьяный индивид ищет, скажем, потерянный ключ только у фонарного столба, потому что там светлее. Нет, мы обращаемся пусть к исключительным, однако извечным трагедиям, когда пьяный охотник вместо косули подстреливает соседского Яниса, у которого дома по меньшей мере трое детей. Это ярко выраженная борьба с пьянством. — Вилкс опять грохнулся на стул, вытирая пот. В зале было жарко, потому что Бертул еще не успел освободить от гвоздей забитые прошлой зимой окна.

Фотограф Пакулис в бархатном пиджачке приседал на колено, поднимался на цыпочки и многократно ослеплял вспышками своей лампы. В дальнем конце зала мелькнула желтая труба — явились музыканты. Поэты сделали свое дело, теперь могли уходить. Бертул от имени слушателей поблагодарил всех участников встре-чи и вместе с гостями исчез за кулисами. Аплодисментов то ли не было, то ли их не расслышали, потому что зал охватило всеобщее оживление: топали ногами, передвигали стулья, освобождая место для танцев.

Открыв дверь в дирекцию, даже Бертул был поражен: в кабинете Боки на отглаженной до блеска льняной скатерти Анни демонстрировала свои украшенные цветочками кофейные чашечки, разноцветные рюмочки для ликера и свое искусство хозяйки. У латышей, любителей поесть, редко встретишь нанизанные на пластмассовые палочки бутербродики величиной с конфету вместо бутербродов толщиной и размером с ладонь. Тропически теплый запах кофе предупреждал, что в "Белой лилии" по меньшей мере с неделю разливной кофе из-под краника будет подаваться без вредного кофеина. Белокурый в голубом ангел, оснащенный золотыми кольцами, мощный, на крепких ногах, стоял за столом и легкими взмахами руки рассаживал гостей. Касперьюста посадили под фикусом с торца стола. Потом Скродерен. Невесть откуда проскользнувшая. Азанда показала всем ногу выше колен из-под платья на пуговицах и села рядом с Вилксом, голос которого сразу стал утробно-мягким, будто он читал свои стихи. Бока протиснулся рядом с Каладой, потому что был единственным из присутствовавших, который прочитывал все написанные по-латышски книги. Бертул — напротив Боки. Потом Пакулис, и, разлив кофе, временами подсаживалась Анни.

Бутылки на столе были выставлены согласно уговору — вино Боки, водка шефа, бенедиктин Пакулиса. Скродерен за предоставленную возможность побыть в обществе настоящих литераторов платил бутылкой коньяка. Потчевание гостей на сей раз особого труда не составляло. Калада была замужем, посему не воздерживалась от пищи, а Вилкс хорошо составленный бутерброд ценил выше, чем плохо сложенное стихотворение. Рюмочки наполнили. Касперьюст, воспитанный в убеждений, что выпивка без тоста смахивает на пьянство, стал подниматься. Бертула это мало беспокоило, он знал, что шеф речи толкать не умеет.

— За инженеров наших душ! Мы… и впредь будем держать в центре внимания писательские вечера! — Торжественно щелкнул зубами и — о чудо! — рюмочку выпил.