Розовый слон

Ну конечно, свою бутылку горькой он изловчился пододвинуть Бертулу, а к себе поближе притянул бенедиктин Пакулиса. Первую, затем вторую выпили все, ели бутерброды и запивали натуральным кофе. В дальнейшем же участники вечера размежевались на овец и баранов. Касперьюст, Азанда, Бока, Калада пили изредка, и то по глоточку. Скродерен, подражая признанному поэту Вилксу, опрокидывал до дна. Бертул руководствовался собственными, соображениями и тоже выпивал до дна. Анни подражала Бертулу Каладе одновременно и — то пила, то не пила.

— Такие вечера, наверное, требуют большого напряжения… — начал литературный разговор Бока.

— Ваше здоровье! Нисколько! Я свои стихи знаю наизусть. Все. С шестнадцатилетнего возраста. Байрона тоже знаю наизусть, — ответил Вилкс. Даже сидя он был самым могучим из присутствующих.

— Байрона знать нетрудно, он написал меньше вас, — кротко заметила Калада. Вино Боки примирило ее с публикой, которая так превратно понимала ее взгляды на сексуальный вопрос.

На лице Боки затрепетала счастливая улыбка: литераторы достигли стадии остроумия.

Вилкс не ответил, потому что, косясь левым глазом на грудь Азанды, зацепился за жетон "Jamaic Aeres" — "От меня можно получить почти все". Фиолетовые волосы красивой девушки переливались в его сторону. Наклонив голову, Вилкс сказал приглушенно:

— Вас зовут Азандой, это я уже знаю. Вы тоже заняты в какой-то области искусства?

— Я? Как говорится, в торговле… — вздохнула Азанда.

— Это очень мило с вашей стороны. Может быть, подскажете, нельзя ли в Бирзгале достать мужские импортные туфли с медными фисташками?

— Право, не скажу. Я ведь не намерена вечно торговать, поеду в Ригу, в кино. Режиссер Микаусис вообще-то сказал…

— Микаусис?

— Да, прошлым летом он мне дал небольшую роль.

В сумочке у меня еще валяется письмо из киностудии…

Вилкс разочарованно вздохнул. И эта болела кино-недугом, как и другие хорошенькие девушки, а он не мог предложить никакой роли, потому что был женат и к тому же Калада может все рассказать в Риге. Да, киношники у девушек на ином счету, чем поэты. Этим наш век отличается от предыдущего. Тут бесполезно добивайся благосклонности, лучше выпить. Вилкс пропустил несколько чарочек белой и закусил, стаскивая губами с палочки колбасно-огуречно-сырные бутербродики.

Анни, разлив кофе, присела напротив Калады.

— Скажите, если это не затруднит вас, я говорю про роман "Не гляди в родник": в жизни именно так и произошло, что Лигита осталась с первым мужем, с этим пьяницей?

Калада долгим взглядом глядела на Анни, затем отозвалась:

— Про то, что в моих произведениях происходило именно так или не так, я не могу говорить, потому что эти люди еще живы и могут обидеться. Может, у них не заладилось в спальне — на улице загрохотал гром, она испугалась и все такое прочее. Но у меня есть принцип: писателя и вообще любого человека, который высказывает часть правды, уважают, он герой, того же, кто говорит всю правду, считают дураком. — И вылила хороший глоток загустевшего красного вина Боки из черной смородины.

— Любой человек и даже женщина хотят быть героем. Я тоже, — закончил Вилкс. — Аминь!

Пакулис, взобравшись на подоконник, посверкал фотолампой. Азанда сделала знак Пакулису, потом внезапно повернула улыбающийся профиль к Вилксу, Удивленный неожиданной благосклонностью, Вилкс тоже обернулся к Азанде. Пакулис щелкнул еще раз. Азанда после этого принялась за пирожное, Вилкс опрокинул рюмочку. Позже широко известный снимок "Поэт и его муза" принес Азанде известность в Бирзгале, а Вилксу неприятности в семье. Азанда вдруг вспомнила, что она читала в журнале "Лиесма" про молодого поэта Римшу, который пишет стихи без заглавных букв, познания подходили для интеллигентного разговора:

— Вы знакомы с поэтом Римшей, который пишет без заглавных букв? — спросила она Вилкса.

— Слыхал, но не знаком.

— Говорят, его приняли в Союз писателей, — заметил Скродерен.

— Вы думаете, что в Китае каждый китаец знает всех остальных пятьсот миллионов китайцев? — Вилкса охватила странная резвость. Скоро надо уезжать, но за ужин еще не плачено, а поэт платит как стихами, так и остротами. Выпив чарку и запив кофе, он по-настоящему обратился к Скродерену: — Ваша поэзия, так сказать, довольно суровая.

Скродерену тоже хотелось показать знание теории и истории поэзии.

— Не хочу быть певцом пальм и полей, как Фрейлиграт. Сегодняшний день требует сжатости телеграфа.

— Правильно, — согласился Вилкс. — Я тоже как-то раз хотел написать короткий рассказ о своем первом дне на этом свете. Я обошелся тремя фразами: "Родился. Кричал. Испачкался". Но ваши стихи, молодой поэт…

— Андрис Скродерен.

— Андрис Скродерен, хоть убей, мне что-то напоминают.

— Слова у всех одни и те же, только расстановка у каждого поэта своя, — согласился Бертул.

Вилкс хлопнул огромной ладонью по столу и начал декламировать:

— Вы сказали: "Маленькие щенки слепы, но небо они видят". Поэт Улдис Берзиньш до вас это выразил лучше: "Слепые, как щенки, но видят небо".

Касперьюст подозрительно поглядел на Скродерена и лязгнул зубами, а Вилкс продолжал:

— В другом стихотворении вы сказали: "Тысячу лет назад я низвергал скалы, но сейчас, в эту эпоху, у меня работа другая". Дорогой товарищ, Айвар Нейбарт то же самое сказал раньше и лучше: "Прежде я горы валил, но переквалифицировался".

Все навострились. Вилксу этого только и нужно было.

— Может, вы еще прочли бы какую-нибудь свою строфу?

Скродерен покраснел и налил себе водки из бутылки Касперьюста.

— Стихотворение про металлы, — начал он. — Хотя и мягкое, но все же над другими металлами царит золото. Железу это кажется смешным…

— Стоп! Варне Лейкарт эту мысль выразил лучше: "Золото царит над своими братьями металлами. Разумеется, железо усмехается над этим".

— Совпадение, это только совпадение! — воскликнул Скродерен. — У меня есть еще стихотворение про хулиганов. Начинается оно так: "Как только бросаю взгляд на этого типа, челюсть у него выдвигается вперед…"

— Правильно, челюсть не может выдвигаться назад, только Арвид Григулис, рассказывая об американских полицейских, написал это лучше: "Если кто-нибудь взглянет, челюсть еще больше выпячивается".

— Но я не списывал! Это ложь! — закричал Скродерен, хватая, как апельсин, большой узел своего галстука.

— Наверняка не списывали! — согласился Вилкс. — Вы много читаете новых стихов?

— Абсолютно все! По радио слушаю только новые стихи. Езжу на все дни поэзии.

Вилкс пронзительно посмотрел на Скродерена, держа ладони на столе.

— Скажите, не идет ли у вас стихотворение лучше, если вы прочли какую-нибудь новую книгу стихов?

— Точно, тогда… тогда я начинаю нервничать, иду на берег реки, хожу, думаю и тут же записываю. Больше всего записано на том месте, где мы купаемся.

— Вот видите, вы ничего не воровали, только немножко попадаете под влияние, потому что вы любите поэзию. Я тоже попадал под влияние, когда ходил в коротких штанишках.

— Под влияние Байрона, — добавила Калада.

— Да. Байрона, Пушкина, Порука и Эсенбергу Яниса, — согласился Вилкс. — Но это проходит, у некоторых уже лет через десять.

— Как-то так… исключительно! Значит, вы полагаете, что он начнет по-настоящему писать стихи только через десять лет? — спросил Касперьюст.

— Может быть, и через девять, — согласился Вилкс.

— Это значит, что дом Культуры должен искать другого поэта, — решил Касперьюст. — Иначе кто-нибудь может подать в суд за кражу авторских прав.

Скродерен угрюмо пускал дым в пустую кофейную чашку, пока та сама не начала дымиться, как вулкан. Чтобы прервать тишину, вызванную падением гения, Анни спросила, вставая:

— Кому кофе?

Бертулу стало жаль Скродерена. Слабый поэт все же в десять раз ценнее сильного хулигана. Однако Скродерен не был из тех, кто удары судьбы принимает безропотно, как первые христиане, брошенные на растерзание львам на арене римского цирка. Сначала он тряс головой, пока длинные волосы окончательно не спутались и не покрыли его большой лоб. Он встал и опять сел. Потом опять встал и крикнул Вилксу: