Розовый слон

— Мое зеркало! воскликнула хозяйка дома.

— Покажи! — приказал Липлант.

Шепский, сердито тараща глаза, вытащил треснувшее овальное зеркало с медной ручкой, отлитой в виде пленительных женских ног, притом в туфельках. Шепский в искусстве понимал ровно столько, чтобы определить, что он получит за него от Бертула примерно пятерочку, то есть столько же, сколько зарабатывает хороший гончар за пять часов.

— Это ваше зеркало? — спросил Липлант официальным тоном хозяйку дома.

— Это мне подарил хозяйка, я ему искал жила.

— Я подарила? Никогда!

— Выявилось, что в твоем кармане чужое зеркало, — констатировал. Липлант. — Так.

— Наконец-то ты попался! В Валмиеру, в суд! — возрадовалась одетая в золотистый сверкающий халат Зислака. — Теперь ты получишь и за мой зонтик, который ты стащил в темноте в кинозале!

— Сколько стоит это зеркало, которое мы обнаружили у Шепского? — выяснял Липлант.

Хозяйка переглянулась с дочкой, опасаясь, как бы не оценить зеркало слишком дешево:

— Примерно… примерно.. — Тут она заметила, что дочка тайком показывает ей три пальца. — Тридцать рублей!

— Тогда баста, — вздохнул Липлант. — Если меньше пятидесяти рублей, то дело в народный суд не получается, можно только в товарищеский суд.

Обе женщины, несмотря на разный уровень образования, там же на кухне сплюнули.

— Значит, это чудовище опять выйдет сухим из воды… — прошипела хозяйка, развязывая передник и с негодованием бросив его на стул.

— Не выйдет, получит осуждение в газете, — сказал Липлант. — Главное — он будет считаться судимым и, если сопрет в этом году хоть один огурец, будут судить как рецидивиста.

— Не утерпит, — вставила Зислака, и в голосе слышалось пожелание, чтобы Шепский не утерпел. — Мама, я напишу заявление. Последний раз говорю — отдай зеркало!

— Не дам! — Шепский застегивал рубашку. — Это есть подарок. Если ты докажет, что ворованный, то отдам. — И, сунув прутики в портфель, быстрее, чем бывало, исчез за дверью.

По дороге домой, рядом с домом культуры, он встретил Бертула, показал зеркало и рассказал про свои дела. Зеркало привело Бертула в восторг. На аукционе кто-нибудь из холостяков отвалит за него все десять, а то и двадцать.

— Я даю… пять рублей!

— Я отдам и за пять, но тогда делай так, чтобы этот суд меня не осудил, чтобы бумаги мои были чисты.

На рукоятке зеркальца чулки над коленками дамы были повязаны лентой с оборочками. Ради предполагаемого барыша стоило поломать голову.

— Допустим, что вас станут судить… — рассуждал Бертул, потирая подбородок и припоминая все прочитайные на латышском, русском и немецком языках детективные романы. Насчет товарищеских судов в них не било ни слова.

— Надо бы сделать так, чтобы они забрали свою жалобу…

— Это я и сам знает.

— Что вы еще там взяли?

— Откуда вы это знает?

— Оттуда, что не считаю вас ребенком: совсем один в кондитерском магазине — и выйти оттуда с пустыми карманами, — всезнающе улыбнулся Бертул.

— Там был еще такие бумажки и такие тряпки. — Пройдя за дом культуры, в тени акаций Шепский выгрузил карманы.

Бертул, используя в качестве пинцета свои ухоженные ногти, брал и подносил на свет тайные документы.

— Облигации — очень старые… Ими можно оклеивать стены. А у этих лотерейных билетов, если даже на каждый из них пал выигрыш машины, срок получения истек десять лет тому назад.

— Чего же такие хранят?

— Хозяин, наверное, все время надеялся увидеть в газетах объявление об исправлении ошибки. Так, какой-то рецепт. Ужасно старый… 1939 год. Как звать отца Зислаки, которому принадлежит этот дом?

— Аргал. Рейн Аргал.

— Аргал, должно быть, из крестьян. Если лекарство помогло, они хранят рецепт долго, авось пригодится еще наследникам. Патентованное средство "Пичилин".

— Это я помнит, до война его применяли против трипер! Когда я служил в Валмиерский пехотный полк у Крестовый церковь, там был много девок…

— Защита начинает строить свою речь… — бормотал Бертул. — А эти обрезки материи… Хоть из заплаток шито, но все же пальто, как сказал писатель. Суд вас оправдает. Но зеркальце мне потом отдадите за трояк.

На этом и сошлись. Бертул тут же объявил мероприятие дома культуры по юридическому воспитанию: публичный товарищеский суд. Ремонтная контора была маленькой, у них своего суда не было. Судить Шепского взялся товарищеский суд уличного комитета. В витрине возле моста, через который проходило полгорода, и на автобусной станции, где другая половина садилась в автобусы, появились нарисованные Нарбутом афиши с грозным, похожим на змею изображением параграфа.

Бирзгале узнал, что нашелся-таки суд, который доберется в конце концов и до Шепского. Под вечер, направляясь в дом культуры, люди дивились, что подвергаемый осуждению преступник спокойно пьет пиво возле киоска. На сей раз он был не в рабочих, а в отутюженных воскресных брюках, в синей рубашке и в черных туфлях и походил из-за своего по-южному смуглого лица на эдакого разорившегося итальянского графа.

Суд предполагалось провести в музыкальной комнате рядом с вестибюлем. Над дверью повесили нарисованный Нарбутом лозунг "Не проходите мимо!" и опять изображение параграфа, на сей раз обвившегося вокруг преступника, от которого были видны лишь поношенные туфли снизу да бородатое лицо сверху. Обычно так рисуют алкоголиков, и никто не сомневался, что и этот тип был пьяницей. Бертул не возражал против плаката, однако у него возникли подозрения, что Нарбут тайком издевается над товарищеским судом.

За стол перед пианино сел суд: посередине председательствующий, часовых дел мастер Мараускис, сутулый, с веночком волос вокруг лысой макушки, и заседатели: женщина из трикотажного цеха и молоденький, часто краснеющий Мадис Скрабан, с завода железобетонных изделий с аккуратно уложенными волосами, которого видели на вечере с бархатной заплаткой на новых штанах.

Последним в зал вошел подсудимый и направился к первому ряду стульев.

— Когда ты отделывал плиту, пропали теплые кальсоны.

— У меня был такой маленький кактусик, не собака же съела его, наверное, ты сунул в карман…

— Хорошо, что теперь нет лошадей, а то Шепский крал бы и лошадей… — вздохнула какая-то старушка.

Странно, разбойник от тяжести обвинений не рухнул, а с улыбкой встречал обращенные к нему возгласы с мест.

В первом ряду сидело также и пострадавшее семейство Аргалов с дочкой и зятем Зислаком.

Мараускис зачитал обвинительное заключение. Упомянуто было и о шапке, которую нашли в кустах красной смородины в соседнем саду, правда, с примечанием, что "это пока следует считать подготовкой к последующей краже, что усугубляет кражу зеркала".

— Вот тот зеркало, который она мне подарил. — Шепский положил зеркало на судейский стол.

Председатель суда тщательно разглядывал его, не прикасаясь к самому зеркалу, чтобы присутствующие не истолковали бы это превратно, как проявление нездорового интереса к женским ногам.

— Так вы хотите вернуть это зеркало пострадавшей? — спросил Мараускис.

— Не отдам! Это мне подарок.

— Как он безбожно лжет! — простонала пострадавшая.

— Уполномоченный милиции поясняет, что, когда вы спустились с вышеупомянутого чердака, это зеркало недвусмысленно было найдено в заднем кармане ваших штанов.

— Потому что у меня рука был занят, в нем был прутик. Ладно, я сейчас докажет, как мне подарил. — И Шепский из дерматинового школьного портфеля вытащил связку с разноцветными лоскутками. — Эти я взял там на чердак, чтобы потом выяснить, кому таки они принадлежат.

Пострадавшая переглянулась со своей дочкой и зятем, а на лоскутки больше глаз не поднимала. Закройщица Зислака вышла. Публика насторожилась.

— Так это не есть ваши лоскутки? Тогда, наверно, ничего не ваше, что я нашел на ваш чердак? Правильно. Эти лоскутки, наверно, когда-то находился в швейный мастерская, но кто их приносил на ваш чердак?