Розовый слон

— Нельзя ли… что-нибудь попить?

— Пахту, простоквашу или березовый сок? — строго спросила девушка.

— Сок. В Риге же нельзя сверлить березы.

Алнис пил из глиняной кружки сок, одним глазом поглядывая на плавающий в соке изюм, а другим на девушку. Почему она такая странная?

— Вы сердитесь на меня? — не утерпел он.

— Да — свалили человека в канаву! А если бы он убился? Фу…

Значит, речь идет о Кипене, мотогонщике. Недоразумение!

— Не я его свалил! Я даже никому не говорил, как он старался стряхнуть меня с сиденья…

— В Бирзгале все знают, что вы сзади на него наваливались, как мешок, и опрокинули мотоцикл. Это нечестно. Уж лучше… подрались бы.

Значит, она думает, что он, терзаемый ревностью, нарочно опрокинул мотоцикл.

— Так плохо обо мне думать… — упал духом. Алнис.

В девушке боролась гордость, что из-за нее, была устроена даже дорожная авария, с возмущением по случаю кровавого инцидента. Но что поделаешь, если этот увалень все свято отрицает?

— Докажите, что вы его не опрокинули!

— А если докажу, то могу вам позвонить?

— В этом случае — да. — И она ушла.

Как боевой слон, с огромным рюкзаком в руках он вломился в автобус и без напоминания уплатил за багаж. В Бирзгале, выставив музыкальный ящик, каску и серп перед постелью Бертула, сменив белую рубашку на полосатую тельняшку, он отправился искать Кипена. В телеателье сказали, что Кипен живет у Кипенов на Почтовой улице.

В передней кипеновского домика на полу валялся сапог с разрезанным голенищем, объективный свидетель аварии, но он говорить не умел. Падение обошлось дороговато, так как стоимость сапога в пособие по нетрудоспособности не зачислят. На комнатной двери был наклеен аккуратно вырезанный из журнала красный мотоцикл, на котором сидело верхом похожее на космонавта существо. В комнате пели четыре битла. Отзываясь на стук в дверь, Кипен их перекричал:

— Войдите!

На тахте лежал проигрыватель. Стол был накрыт клеенкой и завален деталями мотора. На стенах дипломы в рамках. В витрине мини-буфета две кофейные чашки и три кубка, один сине-эмалированный, другой из фальшивого, неправдоподобно сверкающего золота. Сам Кипен, полуголый, но тщательно причесанный, со взбитой копной волос, сидел за столом, разместив рядом с собой загипсованную ступню и костыль, и ел клубнику. Увидев Алниса, он ответил на приветствие и снова принялся за клубнику.

— Вы якобы сказали, что я вас опрокинул?

— А разве нет? Если бы вы со своей удлиненной верхней частью не нагибались в противоположном направлении, я бы прошел бровку по первому классу, это чепуха для меня.

— Чего же вы ехали как сумасшедший?

— А чего вы садились на машину, если не знаете, как надо вести себя! Нагнуться не можете. Сидит будто с раскупоренной бутылкой на макушке. Аривердерчи, я не подал на вас в суд за порчу моих сапог!

Уже уходя, Алнис заметил, что Кипен сидел верхом на мотоциклетном седле, закрепленном на вмонтированной в пол прочной трубе. Одержимый. Может быть, по ночам он привязывает к потолку еще и руль и держится за рога… Если она не поверит Алнису на слово, то никакие доказательства не помогут.

Матросская тельняшка выгоняла пот, но полуголым не пойдешь по улицам. Он завернул в "Белую лилию" выпить бутылку пива и подумать, как теперь доказать Инте свою невиновность. За эти три встречи девушка уже казалась ему другом, доброй знакомой. А как же иначе — она ведь хранила тайну взлома…

В "Белой лилии" Алнис заметил спину желтого пиджака Бертула. В соседней нише тот сидел рядом с Анни.

Забрав газеты из дома культуры и в киоске прибереженные продавщицей журналы "НБИ", набросав план мероприятия насчет юридического воспитания, Бертул вернулся в "Белую лилию", чтобы отметить в общем-то удачный день бутылкой пива. Сдав смену, здесь задержалась и Анни. Теперь-то нельзя было делать вид, что нет денег, Анни сама утром одолжила ему, и, внутренне постанывая, Бертул взял два стакана рислинга.

Итак, без своего символического передничка с фиговый листик Анни села рядом с ним. Стакан вина и дневная усталость настроили Анни на философский лад. Высоко ценя понимание жизни Бертулом, она вздохнула:

— Изображай целый день улыбку, пока тебе лицо чуть судорогой не сведет… А со стороны кажется: чего там делов? Налей, посчитай деньги… Но попробуй хотя бы просто простоять целый день! Пусть придут, пусть постоят те женщины, которые оговаривают меня, так за одну неделю заработают, себе расширение вен. И сможет ли каждая выдержать, когда тебя по десять раз на дню раздевают до сорочки? Любой пьяный старик пялится, будто ты раздетая… хоть ватник надевай. На самом-то деле в кабаке вредная для здоровья работа, и особенно опасная для нервов… На пенсию надо бы уходить раньше, чем какой-нибудь продавщице из колбасного отдела… И пары алкоголя тоже… Ты одна, а их, нализавшихся мужиков, десятки. И так глазеют, будто, простите, именно они в кровати самые что ни на есть. И как нелепо, именно за это многие жены нас ненавидят. Хотя, с другой стороны, каждой женщине нравится, что мужчина на нее смотрит. Оттого-то часто меняем платья… Косметическая промышленность существует только ради женщин. Простите, это от усталости, но хочется с кем-нибудь поговорить… — Анни приглушила голос, и Бертул почувствовал, что ее бедро опять излучает приятный жар вынутого из печи каравая хлеба.

— Да, у всякого хлеба своя корка, — согласился Бертул. Но кто же вынуждает Анни оставаться на этой каторге? Разве здесь же на трикотажной фабрике работы мало? Пусть уж тогда расскажет и о тех каплях, которые не доходят до глотки каждого честного пьяницы. А двадцать капель уже кубический сантиметр, это известно еще по книге "Домашний доктор". Кубический сантиметр коньяка стоит две копейки… Взгляд Бертула на мгновение погрузился в морскую пену, которая в виде кружева заполняла декольте Анни.

Анни уловила его взор и прошептала:

— Благодарю за комплимент…

За столом, заставленным всякой всячиной, в соседней нише сидели трое мужчин. На трясущихся ногах подошел четвертый. По обвислым щекам и могучей свилеватой палке Бертул узнал завмага на пенсии, который спорил здесь однажды с прокурором-пенсионером.

— Это мой столик, — прокряхтел старик. — Я здесь сижу уже двадцать лет.

— Здесь не английская палата лордов, где у каждого свое наследное место, — наставительно отпарировал один из сидевших.

— И все-таки. — Старик придвинул свободный стул и сел.

— Сию минуту старик останется за столом один, — сказала Анни, отрываясь от философствования.

Старик протер лысую макушку и пододвинул поближе свободную тарелочку. Затем, пристально поглядев на соседей по столику, поднес руку ко рту. Старик сидел спиной к Бертулу, и тот не заметил, что именно произошло, но те трое, ошалело глядя на старика, друг за дружкой встали, молча собрали свою закуску и бросились в другой конец зала. Бертул привстал, но, заметив, что на тарелке зевает розовый протез с желтыми зубами, тут же сел и произнес:

— Франкенштейн!..

— Ну вот видите, с кем я имею дело изо дня в день? Потому что деньги у них есть, — вздохнула Анни.

Тут Бертул заметил Алниса, который подавал какие-то знаки. Уже вернулся? С ящиком или без? Бертул заторопился:

— Анни, уважаемая, очень извиняюсь… пожаловал мой агент, которому я должен отдать те две сотни, пока я их еще не прокутил. — Он вдруг схватил руку Анни, прижал к ней губы и умчался вместе с длинным волосатым бородачом.

Это, должно быть, означало целование руки… Правда, обычно дама сама подает руку так, чтобы кавалер мог взять только пальцы и не захватывал бы в лапу всю ладонь. Так, к примеру, показывали в фильме об Иоганне Штраусе и о Петербурге. Как бы то ни было, но в этом кабаке руки не целовали, так что это было столь же редким событием, как пожар в Бирзгале. Анни огляделась кругом. Жаль, что ни одна из местных дам не видела. Хоть и бродяга Бертул, но все же джентльмен.