Розовый слон

"Граждане, купайтесь только через два часа после приема пищи!"

"В случае несоблюдения правил дело будет передано административной комиссии!"

"Жизнь можно застраховать на улице Лауку, семь".

После обеда, когда купающихся не было, они догребли до кривуна, где были поставлены жерлицы на щуку.

— Ну и каша: Биннии утонули! — простонал один.

За ветку тальника, погруженную в воду, зацепилась желтая рубашка, ее так тянуло по течению, что можно было даже прочесть ободряющую надпись "Fit!". Рубашку вытащили. Оказалось, что их было две, но самих утопленников не видно было. Что делать? Сообщить в органы, что на посту пили вместе с ними? Будет жуткая заваруха. У Редиски мелькнуло в голове, что работой можно искупить любой проступок. И, надев очки, сунув ступни в ласты, оба начали работать по-настоящему — впервые за все лето. Метр за метром прощупали реку по всей ширине от поста вниз по течению. С ямой, в которой росли водяные лилии, дело обстояло труднее всего. Тут надо было нырять глубоко. Дно илистое, ничего не видно, приходилось работать на ощупь. Наступили на полотняный мешочек, но к нему они и не притронулись. Опыт научил, что не деньги топят в мешочке, а скорее всего внебрачных котят. Трупы, должно быть, уплыли дальше. Ждать, когда на третий день сами всплывут? Совесть этого не позволяла. Надо сообщать.

— Послушай, но еще после обеда от этой риги жуть как громыхала музыка! — ободрился Помидор.

— Болван, это же маскировка: ставят долгоиграющую, чтобы отвлечь внимание, а сами либо стреляются, либо тонут, — поучал Редиска. — Хиппи думают совсем иначе, чем ты.

По пути в милицию решили заглянуть в эту ригу.

С рубашками в руке они дошли до сиреневых кустов Свикенс в тот самый момент, когда во двор с другого конца вошла комиссия с Липлантом во главе. Музыка уже стихла.

— Вам чего? — спросил Липлант.

— Мы… в общем-то, вместе и не пили. "Бисер" был у них с собой…

— У кого с собой? Чего болтаешь?

— Ну, у Бинниев, которые, кажется, утонули… — выдохнул Помидор. — В реке мы нашли только их рубашки.

— Это было не на территории купальни, — дополнил Редиска.

— Значит, вместе пьянствовали на посту в рабочее гремя, — строго сказал Липлант. — Сами признались. А потом они утонули. Поссорились? Угрожали?

Матросы стали размышлять, не повинны ли они в чем-то на самом деле? Все, что окружало их, казалось странным, будто внезапно покинутым. На газоне зелёно-полосатый, затоптанный лошадьми матрас. В дверях веранды ветер уныло шевелил концы толстой веревки. У ступенек в алюминиевом котелке мутная вода, в которой плавала деревянная ложка. Вокруг веранды увядшие штокрозы печально опустили листья.

— Мрачная картина… — сказал Бертул.

— Пока можете быть свободны. Сидеть и ждать на спасательном посту! — распорядился Липлант, взял мокрые рубашки, первым раздвинул веревки и вошел на веранду, стараясь своими сандалетами не затоптать возможные следы преступления.

Так как "скорая помощь" шницеля не привозила, Броня выключил проигрыватель.

— Еще немножко надо подумать, — сказал он. — По системе йогов лучше всего думается стоя на шее. Неру, когда-то в Индии был такой президент, каждое утро пять минут стоял на шее и даже во время конференций выходил и делал вот так… — Броня лёг на тахту, задрал кверху ноги и руками стал придерживать собственное туловище.

Байбе удалось поднять только ноги и чуть оторвать попу от тахты. Из широких панталон торчали тонкие лодыжки, которые оканчивались грязными пятками. Все же и она почувствовала, что к лицу приливает кровь и мышление становится яснее.

В этой классической асане йогов, задней частью к дверям, их и застала комиссия. Услышав шаги, они не стали менять позу. Кто из йогов из-за посторонних когда-либо переставал сосредоточиваться на солнечном сплетении, то есть на собственном пупке.

Невиданная доселе картина ошеломила комиссию, потому что массовый йогизм они видели впервые. Липлант опомнился раньше всех:

— Так, значит, не утонули.

— Что-то гниет, — принюхивался Кергалвис, потому что сквозняк доносил из кухни ядовитый запах кошачьего мщения.

Полное запустение вокруг: засохшие мирты, кактусы, вплетенные в сети увядшие ветки с тряпками и лоскутами. Над тахтой на стене висел портрет: тощий волосатый молодой человек мрачного вида, сильно загорелый в огнях рампы, с раскрытым в устрашающем крике ртом. Шнуровочная рубашка раскрывала зверски волосатую грудь. Он держал гитару и что-то вопил.

Сунеп поднял с пола тюбик и бумажку с телефонными номерами:

— Фенобарбитал… Пустой. Номер двадцать восемь шестьдесят восемь.

— "Скорая помощь" больницы… — заметила Симсоне.

— Допустим… Попытка отравиться снотворным, сами же хотели вызвать "скорую помощь", бессилие… — нанизывал факты Бертул.

Бинниям этот голос казался необыкновенно благозвучным. Клюнул, дурак! Но возведенная Байбой пирамида немножко пошатнулась.

— Вряд ли. После снотворного спят и не шевелятся, а эти шевелятся. Но почему они такие… странные? — размышлял вслух Кергалвис.

— У некоторых после снотворного возникает противоположная реакция, психическое беспокойство, бред, — пояснила Симсоне. — Если приняли снотворное, то надо дать им кофеин и очистить желудок. Постой, постой, у меня же в сумочке стерильный шприц и кофеин. Давайте сперва вынесем их на свежий воздух, и там я им сделаю укол…

Липлант откинул занавеску из сетей, и все вошли в "спальню". Байба с закрытыми глазами спала стоя, вернее, в согнутом состоянии вверх, тормашками с внешней стороны тахты. Липлант и Кергалвис, как наиболее крепкие, принялись за дело, один сунул ноги Байбы под мышку, другой подхватил ее рукой под спину, чтобы поднять туловище.

— Не лапайте! — завизжала Байба, выдернула ноги и раскрыла злые, в черных омутах глазки: шницеля не дают, а собираются выворачивать желудок и откачивать остатки вина!

Попытка самоубийства сорвалась. Броня тоже проснулся:

— Почему заходите без стука?

Комиссия пришла в легкое замешательство оттого, что совершенно живые существа приняла за полумертвецов. Растерянность скрывают под напускной строгостью. Липлант вынул бумагу из портмоне. Бумага в руках милиционера в глазах всякого честного человека столь же опасна, как пистолет, но эти двое даже глаз не повернули в его сторону.

— Граждане, поступила жалоба, что вы систематически нарушаете первый пункт постановления исполнительного комитета об охране общественного порядка" который гласит, что с двадцати трех часов до семи утра запрещено в квартирах на полную громкость включать радио, магнитофоны, транзисторы, проигрыватели и играть на других музыкальных инструментах, производить громкое пение, а также сильный шум, который мешает спокойно отдыхать населению.

Биннни опустили уставшие ноги и полезли под простыню, потому что только самые закаленные хиппи могут лежать в нижнем белье на сцене. Правда, говорят, что в Вене один на глазах у зрителей даже облегчился.

— Эта бумага ко мне не относится. — Броня закурил и повернулся спиной к комиссии.

— Мы все не раз слышали, как от вашего дома раздается рев! Такой рев, будто… из ангинной глотки, — взволнованно сказал Кергалвис.

— Так говорить могут только невежды. Это Сачмо. Негритянский певец Луи Армстронг, — ответил Броня. — Или принесите мне шницель, или уходите!

— Я повторяю: на вас жалуются! — Липлант помахал бумагой.

— Ваша жалоба относится к неизвестному лицу, а не ко мне. Этот писака даже не знает моего имени.

Комиссия окружила Липланта с бумагой. Действительно: ни имени, ни фамилии, ни даже хотя бы неправильного отчества не было, только: "молодой человек с бородкой и девушка с веснушками, которые проживают в доме Амалии Свике".

— Гражданин, как вас звать?

— Так же, как моего отца. А отца так же, как деда, и меня, следовательно, так же, как моего деда.