Калейдоскоп

— Ну, что он сказал?

— Сначала сказал: «Все хорошо», а потом, за ужином, крикнул: «Рыбья кость!» После этого ему сделалось плохо. Сейчас он спит.

— То, каким образом ему сделалось нехорошо, свидетельствует о том, что Главнокомандующий человек с характером, — вмешалась жена Полосатого.

— «Все хорошо…» — повторил я, — то есть успех. Я был прав.

Полосатый неохотно кивнул головой. В салон вошло несколько человек, и разговор перешел на пугание рыбок. Я оставил общество рано и лег спать.

Проснулся я от пронизывающего холода, закрыл окно и спал крепко вплоть до момента, когда чувство беспокойства совершенно лишило меня сна. Поскольку было темно, я зажег свет и посмотрел на часы: пятнадцать минут девятого.

— Проспал весь день? Почему так рано стемнело?

Я открыл окно. За окном — б е л о. Небо черное как смола. Ни луны, ни звезд. В темноте, где-то очень высоко, нарастал звук, подобный шуму налетевшего на лес урагана. Раскинулись пронзительные звезды. Все вместе выглядело довольно загадочно. Недолго думая, я сошел в салон. В большой комнате я почувствовал себя еще хуже. К счастью, несколькими минутами позже появился Полосатый. В руках он держал часы. Мы обменялись взглядами и молча сели в кресла. Потом прибежала завернутая в шелковое одеяло жена Полосатого. Она задала нам несколько идиотских вопросов. Не получив ответа, легла на диван. Сильный ветер опускался все ниже. Начинали шелестеть покрытые инеем деревья. Над крышей свистело и выло. Пробило девять, когда в салон вошел Главнокомандующий в шинели, накинутой на армейское белье.

— Что это за балаган? — проворчал он и так хлопнул дверью, что супруга толстяка подпрыгнула на диване. — Я спрашиваю: что это за балаган?

— Мы не знаем, — буркнул Полосатый.

— Похоже, Главнокомандующий, — сказал я, стараясь подавить дрожь в голосе, — что нас выбросили из Солнечной системы.

— Кто выбросил?! — крикнул Главнокомандующий. — Кто? Если даже в этом есть доля правды, то выбросились мы сами. О причине будет сообщено позднее.

«Выброситься» и «быть выброшенным» — это большая разница.

— Мы должны что-нибудь решить, — шепнул Полосатый.

— Да, да, обязательно! Я приехала без зимних вещей!

— Боюсь, — заметил я, — что в настоящей ситуации все решения расходятся с целью.

— О, тогда вы ошибаетесь. Где телефон? Работает… — Главнокомандующий набрал секретный номер и крикнул в трубку, чтобы его сразу же соединили с ночной сменой штаба. Его молниеносно соединили. С минуту он слушал, потом заслонил микрофон ладонью: — У них тоже темно. Побудку еще не играли.

За окном выло, свистело. Что-то происходило и под землей, потому что массивные стены из стали и бетона слегка дрожали. Напряжение спа́ло. Телефон функционировал, но слышно было плохо. Главнокомандующий кричал:

— Объявите тревогу. Немедленно выступайте на зимние ночные учения. Взять со складов полушубки и фланелевые портянки. Конец! — Он бросил трубку и обратился к нам: — Я свое сделал.

Жена Полосатого с головой накрылась пуховым одеялом и оплакивала свое меховое манто. Полосатый поглядывал на меня. Я отвечал ему взглядом, в котором он с легкостью мог прочитать мою оценку ситуации. Главнокомандующий поднял воротник и делал вид, что погружен в раздумье. Физиономия у него, несмотря на большие старания, была очень неважнецкая.

Он бормотал:

— Уже должны докладывать о выполнении приказов. Не докладывают… Почему?

Со всех этажей раздавались приглушенные крики. Люди просыпались и сразу же теряли голову. Они пользовались схемами, которые уже никуда не годились. Кто-то орал:

— Воды! Воды!

Кто-то другой вопил, чтобы немедленно вызвали пожарную команду. Какая-то женщина кричала:

— Я скажу об этом мужу! И не только мужу! У меня есть кому сказать! Это грандиозный скандал!

Все требовали помощи от спасательной команды, армии и полиции. Помощь, разумеется, не прибывала. А погода портилась.

К десяти часам положение не изменилось. В десять прекратилось дрожание стен и утих шум неба. Внезапная тишина вызвала в нас еще большее беспокойство. Она предвещала что-то необычное. Жена Полосатого села на диване.

— Ужасные сквозняки, — сказала она визгливым голосом.

Сначала повернулась ручка. Потом приоткрылась дверь.

— Если связной, то ко мне. — Главнокомандующий встал.

Я был уверен, что в доме одновременно открылись все двери.

Позднее я убедился, что так оно и было. Мы услышали голос, который потом, во время обеда, все дружно определили как «знакомый» и «очень убедительный». В открытую дверь нам было сказано:

— Это была шутка, но если не успокоитесь…

Полосатый вскочил с кресла. Сделал шаг в направлении дверей, но заколебался и вернулся в кресло.

— Я выбираю самый невероятный вариант, — сказал я.

В ответ послышался взрыв добродушного, с оттенком легкой иронии, смеха. Вскоре начало светать. Но двери остались открытыми. Их заклинило так, что нельзя было ни закрыть, ни открыть шире.

Главнокомандующий бросился к телефону.

— С песнями возвращайтесь в казармы. Полушубки можно снять, — приказывал он уверенным голосом, но лицо у него было помятое и серое.

Полосатый опять стал вертеться возле дверей.

— Вы бы лучше занялись окном. Тот факт, что за дверями никого нет, ужасно осложнил бы положение.

Мы просидели в салоне больше часа. Потом приставили лестницу и выбрались через окно. День был тихий и теплый. Возле дома я не заметил никаких серьезных изменений.

Главнокомандующий собрал вещи и уехал. Он сказал, что должен присутствовать при сдаче полушубков на склад.

После обеда я пошел с Полосатым пугать рыбок. Мы пугали их до конца сезона.

Перевел Вл. Бурич.

ХОББИ

Я сидел над быстрой рекой, думал о Рите Топ. Время тянулось медленно, я не мог дождаться завтрашнего дня. Рита должна была приехать только на следующее утро.

Я совсем сошел из-за нее с ума. Просто свихнулся. На одном дыхании, в любое время дня и ночи, готов был изобрести сто причин, оправдывающих мое состояние. А ближе к вечеру гораздо больше — сотню с гаком. Не стану вдаваться в детали, каждая из них могла бы обеспечить успех как минимум у дюжины женщин. Преувеличение, результат двухнедельной разлуки, не искажает, однако, фактического положения. Я потерял из-за нее голову. На более серьезные потери сейчас меня бы не хватило, так как мне скорее не везло.

«Завтра мы придем сюда вместе. Нет, никуда мы завтра не пойдем. Может, послезавтра, а может, и позже, смотря по тому, как долго продержится погода…»

За рекой пронизанный солнцем лес по-весеннему искрился. Шум воды заглушал шелест падающих листьев. Осень прикидывалась весной. Я любовался тем, как речка, подгоняемая склоном, вьется среди скал.

«Пожалуй, не сто причин, а двести…» Я все думал о Рите. В шум потока вкрались железнодорожные нотки. Речка неслась вниз с характерным перестуком колес разогнавшегося поезда. Я слышал прерывистые звуки гудка и грохот состава на мостах. Это не тот поезд. Рита приедет экспрессом. Только вечером сядет в вагон. Интересно, что она сейчас делает? Укладывает чемоданы?.. Когда мы вместе, я ей абсолютно доверяю. Рита, закрытая в комнате на ключ, — это шестьдесят пять процентов уверенности. Под воздействием расстояния и времени уверенность тает, проценты резко убывают. А если к этому прибавить еще и поездку! В обычном-то поезде — и то бабка надвое сказала, что уж говорить об экспрессе? Я слышал, что ракеты в таких ситуациях наиболее надежны. Вроде бы невесомость делает свое дело.

Я думал о Рите, вертел в руках незажженную сигарету. Боюсь, не дождаться мне ракет на этой линии… Ну а если даже? Не будет ли уже слишком поздно? Я терзал сигарету. Река перезванивалась в скалах. Перестук колес развеялся. Вдруг: