Просто сказка... (СИ)

Вот мы и подумали: чем мы хуже? Поставили колеса, и теперь там, где обыкновенно волоком тащили, едем себе спокойно, лишь бы ветер попутный был. В лесу, оно, конечно, сложнее, с ветром-то. Там все больше тяглом. По весне и по осени, как распутица - тоже. А зимой лыжи приспосабливаем.

Одно плохо - дороги. Нету у нас дорог; не то что хороших, а вообще нету. Одни направления. Сколько кто ни бился - ничего не выходит. Видно, судьба наша такая...

- А торгуете чем? - перебил царевич, видя, что корабельщик опять пригорюнился.

- Торгуем мы красным товаром: иноземцы, они у нас все больше дегтем, скипидаром и канатами пользуются, а наш человек - тот больше упряжью. Особенно хорошо оглобли расходятся, и, что интересно, под праздники...

Реки они достигли ближе к вечеру следующего дня. Прозывалась она Ворожейкою и, естественно, вряд ли была отмечена хотя бы на одной карте. Владимир хоть и поражался поначалу тому, насколько сказочная география не соответствует реальной (взять, хотя бы, наличие тридевятых - двунадесятых и прочих королевств то ли на территории, то ли на пограничье Киевской Руси, со своими царями-батуюшками, королями и королевичами), смирился и воспринимал все не то чтобы без удивления, но, если можно так выразиться, без внутреннего протеста.

Ворожейка оказалась рекой широкой, судоходной едва ли не от истока до самого своего впадения в Днепр, притоком которого, судя по всему, являлась. Имя свое она получила, как уверял рыжий, от финно-угорского ка - вода, и Ворожей - от слова ворог, то есть вражья река, особенно напирая на то, что она, якобы, в нижнем своем течении, худо-бедно обозначала различие басурманских владений от княжеских. Другой корабельщик был с ним не согласен, приводя в качестве аргумента тот факт, что впадала река в Днепр немногим выше острова Буяна, на котором когда-то обитала прекрасная ворожея. И, кроме того, вода на угро-финском будет не ка, а ва; на что рыжий заметил, что ка и ва, в общем, одно и то же, что к делу это прямого отношения не имеет, после чего перешел на характеристику личности оппонента...

Замирили их всем обществом, но каждый так и остался при своей точке зрения.

Волки, как и подобает слугам народа, держались скромненько, ни во что не вмешивались, и свое присутствие обозначали единственно за столом, где каждый из них ел за пятерых...

Ворожейки они достигли спустя пару дней, а на третий, рано поутру, лишь только легким ветром немного рассеялся туман над водой, не позволявший разглядеть ничего на расстоянии даже вытянутой руки, плавно заскользили по водной глади. Река, спокойная, неторопливая, можно сказать, солидная, хоть широкая и вполне себе судоходная, не была избавлена от островов и отмелей. Ладьи, с высокими носами, на удивление напоминавшие лебедей, двигались почти бесшумно, поскрипывая иногда или шурша парусом.

Владимир проснулся от веселого гогота вблизи руля. Там собрались почти все корабельщики, за исключением впередсмотрящего да сладко спавших, по привычке свернувшись калачиком, волков. Мужики, кто как сумел, примостились вокруг троих охотников, которых в качестве пассажиров приняли на борт накануне. Эта живописная троица, донельзя напоминавшая своим одеянием обрусевших Робин Гудов, располагались на берегу, и, скрытые кустами и занятые преимущественно обменом охотничьим опытом, а потому не замечавшие ничего вокруг, едва не попали под киль первой ладьи. Они и теперь, развалившись в тех же позах, продолжали травить байки. Владимир, наскоро ополоснувшись из кадки, осторожно приблизился и прислушался.

- Милости прошу к нашему шалашу, - кивнул один из охотников, и тут же повернулся к уже раскрывшему было рот собрату. - А у вас-то оно как?

- А у нас, братцы вы мои, охоты совсем не стало, - пожаловался тот.

- Зверья, что ли, нет? - поинтересовался первый.

- Да есть зверь, есть, - махнул рукой тот. - Вот только взять его... Эх, ну, слушайте. Случился у нас как-то по весне паводок. Широко разлился батюшка-Днепр, вольготно. Протоки-ерики, где обычно перейти - порток не замочить, так поднялись, что дна оглоблей не достать. Сколько разору доставил - и не счесть. Вот один мужик наш и надумал: взял он челн свой да и отправился зверье спасать. Правду сказать, крупный зверь поопасливее, так он зайцев - тем что так пропадать, что этак... Наберет полный челн, с островков там, с пеньков, с плавней, - и везет на большую землю. Многих так спас. Хорошее дело сделал? Хорошее, кто ж спорит! Спасибо тебе на том, честь и хвала.

Да только взяло с той поры мужика, ровно вожжа ему попала. Не затем я их всех спасал, говорит, чтоб вы их потом охотились... И принялся с той поры: как услышит, где по звериной части кто пошел, тотчас пригонит свою лодку, и давай кого ни попадя с одного берега на другой возить. А зверь, он тоже со смекалкой, сообразил, что к чему. Стадами прутся...

И что главное: не взять его никак!.. Избу бросил, на островах отстроился. Других таких же умом обиженных собрал, общину организовались, ве-ге-та-рья-нскую. Их теперь там целый флот... А острова те, к незадаче, спорной территорией оказались. Ну, промеж князем нашим и степняками. Ни те сунуться не могут с претензиями, ни эти... Так-то вот...

- Дела-а-а, - протянул Потап (тот самый корабельщик, который по любому поводу спорил с рыжим) и вдруг прыснул со смеху. - А третий-то ваш, чего все больше помалкивает? - спросил он, отдышавшись.

- Оказия с ним приключилась. Ежели без истолкования рассказать - так никто и не поверит. Вишь ты, пошел он однажды на медведя, а рогатину дома оставил.

- Как так?

- Сказано же тебе - на медведя пошел. С одним луком и стрелами. Идет себе, идет - слышит, воронье разоралось, порскнуло с деревьев в разные стороны. Глядит, и глазам своим не верит - медведь летит...

- Брешешь!..

- Правду говорю, как есть правду. Ну, он - за лук, пустил стрелу, а там ка-а-ак бабахнет!.. Он только дома в себя и пришел... Сидит на печи, трубу обнял, дрожит весь... Насилу медом отпоили... А дело-то, оно в чем было? Народ там какой-то, то ли меря, то ли дреговичи, то ли еще кто, праздник устроили. Гуляют там себе, то-сё. А медведь у них - он самый уважаемый зверь есть, они его шкуру как главный приз держали. Потому, - на празднике у них состязания всякие положены. Шкура-то она есть, а ума нету. Они, вишь ты, пузырями ее надутыми изнутри набили, чтоб, значит, форму медведя придать. И бросили около кострища, не до нее, видать было. Вот она у них и улетела.

- Как так, улетела?

- А вот так. Умные люди разобъяснили. Ты видал, как в вёдро над сухой дорогой марево вьется? Греется, вверх поднимается. Вот и у них. Нагрелся воздух в пузырях - и улетела шкура...

- Ишь ты, мудрёно-то как... Ну а дальше-то что?

- Да ничего. Как стрельнул он ее, так совсем собирался охоту бросить. Потом ничего вроде, отошел... Ты скажи вот лучше, далеко ли до Буяна-острова. Нам прежде к нему надобно, оружие наше охотничье заговорить, от порчи и уроков.

- Эх, Буян, Буян... - корабельщик тяжело вздохнул. - Как там прежде говаривалось? На море, на окияне, на острове на Буяне, лежит бел-горюч камень алатырь; на том камне сидит красная девица и зашивает раны кровавые... Был Буян, да весь вышел. На моих глазах, можно сказать, вышел. Под чистую разорили.

- Это кто ж посмел-то? - удивился царевич, прежде сидевший молча.

- Да так, нашелся один, из молодых, да ранний. Он, понимаешь, нанялся к некоему купцу на корабль, науке негоциантской обучаться. Тихий такой, незаметный. Рыжий. Сообразительный, тут сказать поперек нечего. Слушал себе, присматривал, а потом, спустя время - хватились, а его и след простыл.

Думали, не сдюжил учения; посокрушались маленько, мол, не ровен час, наваливали на парня работы ворох, а у него еще молоко на губах не обсохло. Вот и не сдюжил. Ну, посокрушались-посокрушались, да и позабыли.

А рыжий тот вскоре в Киеве у князя объявился. Он, понимаешь, все свитки какие-то с собой таскал, да читал как минутка свободная выдавалась. И представил он князю план, как ему (князю, то есть) Русь обустроить, почище всяких там варягов. Самого этого... как его... Аристотеля перещеголял, потому - понахватался всяких слов греческих, разуму обычному непонятных, и сыпал ими как из дырявого мешка... Вот...