Жеребята (СИ)

- Что ты теперь будешь делать, Циэ? - спросила Аэй, поднимая голову от шитья.

- Ай, женщина! Что я делать буду? - замахал руками огромный степной валун-Циэ. - Степняков собирать буду против Рноа! Он - что сделал? Табуны забрал? Жен забрал? Пастбища забрал? Плохо, плохо сделал! Степняки такого нового вожака не хоти делай!

В возбуждении Циэ махал руками так, что сорвал со стены большой медный таз. Лэла расхохоталась и захлопала в ладоши. Мать строго оборвала ее - "перестань!"

- С Ууртом связался! - продолжал Циэ. - Храм Уурта в Энниоиэ ему деньги давать делает! Степняки для Уурта коней седлай! Вот как выходит! Мы к Уурту не пойдем, мы, степняки - Великого Табунщика жеребята!

- Сядь, Циэ, и поешь ухи, - сказала Аэй. - А ты, Каэрэ, хочешь ухи?

- Поешь, поешь, - похлопал его Циэ по спине. - Совсем больной был, а теперь живи-живи делай!

Каэрэ ел уху и думал, думал... На днях они уйдут от теплого озера, с Нагорья Цветов. Эна кочует, долго не остается на одном месте - но здесь он остался долго. Воды целебного озера с Нагорья Цветов и подняли Каэрэ на ноги. Эна неспроста заставлял его лежать в береговой грязи - пока кожу не начинало пощипывать, словно от ожога крапивой. Потом они вместе плыли - сначала до камышей, потом - до ближнего камня, потом - до дальних камней... "Молодец!" - кричал гортанно Эна и смеялся. Каэрэ тоже смеялся, не зная, отчего - просто он чувствовал дыхание жизни внутри себя...

... Наконец, пришел и Эна с вечерним уловом, а над входом в юрту опустили тяжелый теплый ночной полог.

- Огаэ! - позвала Аэй. - Хватит спать, соня моя! Иди ужинать! Ты, верно, перекупался!

В ответ была тишина.

- Перекупался, сорванец мой! Да у тебя нет ли жара? - она подошла к свернувшемуся на циновке клубочку и склонилась над ним.

- Огаэ! Мальчик мой! - позвала она и, догадавшись, стала бессмысленно и яростно, в какой-то последней надежде, разбрасывать одеяла. - Его здесь нет! Огаэ! Огаэ, сынок!..

Она метнулась к выходу из юрты, но Эна удержал ее:

- Сестрица, не тревожься так раньше времени. Оставайся здесь, а мы с Циэ отыщем Огаэ.

- Я с вами, - быстро сказал Каэрэ.

- Нет, - твердо ответил Эна. - Женщин нельзя оставлять одних.

+++

Огаэ медленно шел по берегу лицом к воде. Ноги его погружались по щиколотку в мягкий песок. Над черной поверхностью воды словно дым, опускался туман. Этот дым-туман окутал озеро, и оно исчезло из глаз. Огаэ чувствовал, как теплая вода подземных ключей щекочет ему лодыжки, а те воды, которые касаются его спины и живота - уже холодны, и коснулся туман. Он зажмурился и сделал еще один шаг вперед - вода дошла до шеи, сжав ее холодным обручем. Он постоял немного, ощущая, что ремни на его локтях затянуты им достаточно плотно и не упадут.

"Пусть я буду жертвой за ли-шо-Миоци, Великий Табунщик!" - подумал он и сделал последний шаг.

... Теплые глубинные ключи обдали его тело, но не смогли вытолкнуть на поверхность. Напрасно они подталкивали вверх маленькое худенькое тело, погружающееся ко дну. У них не было на это сил.

И тогда снаружи, где небо граничило с покрытым туманом озером, кто-то протянул к находящемуся в глубине вод Огаэ руку - вернее, две сильные руки. Струи обрадовано и весело подтолкнули Огаэ вверх, и через мгновенье он глубоко вдохнул воздух Нагорья Цветов.

Эна смотрел на него и молчал, потом разрезал нелепые путы из кожаных ремней, которые Огаэ сам наложил на себя - чтобы не выплыть наверняка. Потом он снял с себя рубашку и завернул в нее Огаэ, снова не проронив ни слова.

Шлепая по грязи и освещая трескучим факелом себе дорогу, к ним бежал спешившийся Циэ.

- Выдрать тебя надо делай! - закричал он, яростно размахивая плеткой, но Эна поднял руку, и удар пришелся на его предплечье, а не на спину мальчика. Огаэ вскрикнул, как будто это он ощутил боль от плетки.

- Спокойно, Циэ, - ответил Эна не ему, а смутившемуся товарищу-степняку. - Лучше иди назад в юрту, успокой Аэй. А мы с Огаэ будем сторожить костер всю ночь.

И он, прижимая к себе мальчика, пошел к костру, полыхавшему у входа в соседнюю сторожевую юрту, ведя в поводу гнедого коня со звездой во лбу. На его рыжей шкуре и мокрой обнаженной спине Эны сияли отблески костра.

Циэ долго смотрел ему вслед, потом сунул плеть за пояс и заковылял ко второй юрте.

+++

- Уху ешь, - были первые слова, которые Огаэ услышал в этот вечер от Эны - слова, обращенные к нему. Он молча кивнул, и, путаясь в рукавах длинной рубахи Эны, надетой на него, начал жадно хлебать уху из деревянной миски.

- Я не верю, что Аирэи Ллоутиэ предал своего друга, - сказал вдруг Эна.

Наступила тишина, прежде чем Огаэ смог выдохнуть:

- Эна! Ты все знаешь.

- Нет, не все. Но это я знаю.

- Да! Он не предавал ли-Игэа! Это все сокуны... и фроуэрцы!

Огаэ заплакал навзрыд, уронив миску с остатками еды.

Эна посадил его к себе на колени, поближе к огню, и спросил ласково:

- Ты ведь молишься Великому Табунщику?

- Да! Это правда, что его можно встретить в степи? - с замиранием сердца спросил Огаэ.

- Да, - просто ответил Эна.

- И ты видел его, Эна? - едва шевеля губами от благоговейного страха, спросил ученик жреца Всесветлого.

- Да, - еще проще ответил молодой степняк.

Эна словно не заметил, что Каэрэ пришел к костру и сел молча за спиной у степняка. Он рассказывал Огаэ:

- Я маленьким мальчиков рос вместе с твоим будущим учителем, Аирэи Ллоутиэ. Мать его звали Ийа Ллоиэ - вы дальние братья с ним, в шестом... нет, седьмом колене...

- Братья? - растерянно-восторженно проговорил Огаэ.

- Да, братья - он не сказал тебе? Забыл... - Эна улыбнулся и потрепал Огаэ по волосам. - А мы с ним играли в старинную игру - белые камешки. И в "глупое эхо". Весело было... Я помню его - как живой стоит передо мною. Нас матушка Лаоэй воспитывала. Она была девой Шу-эна... жива еще, я к ней заглядываю иногда... путь к водопаду не близок... Потом учитель Иэ Аирэи забрал в Белые горы, а я еще жил с матушкой... Но потом ушел в степь - матушка нашла одного благородного вожака степняков саэкэ, который меня долго учил, как в степи жить, как все уметь, что надо... Научился. Затосковал, и ушел от него - хоть он добрый человек был и смелый, и дочь свою за меня давал - чтобы я стал после него вожаком саэкэ... ушел от него... Один в степи был... пришел на землю степняков маатэ - чуть не убили меня там, Буланый вынес, - он погладил гриву коня. Думал - от смерти спасся, радоваться жизни буду - нет, все равно, грустно мне... Тоскую. К матушке пришел. Она говорит - Табунщика ищи, твоя душа по нему томится. А я говорю ей - плачу - я ведь не знаю его. То, что ты рассказывала про него нам с Аирэи - помню, знаю. Помню, как маленькие мы ему молились. Вырос - забыл. Его теперь - не знаю. Матушка Лаоэй говорит - ты на правильную дорогу встал теперь. А я - так что мне делать?

- Так брат мой... то есть учитель Миоци... запинаясь, заговорил Огаэ, перебивая Эну, - знал с детства о Табунщике? Он молился Табунщику?

- Да, - отвечал Эна.

- Он тоже забыл, как ты, Эна, - вздохнул горько Огаэ.

- Такое всегда случается, - заметил Эна.

- А ты как вспомнил?

- Матушка говорит - ищи! И я ушел в степь снова. С Буланым. А была весна. Степь цветет - маки, маки... алые. День, два, много дней шел... спешился, коня отпустил - пусть себе воду ищет, мне все равно умирать, не нахожу Табунщика. Нет воды, только роса с неба. Где - говорю - Ты, Великий Табунщик, Хозяин своей весны? Плохо мне - умираю без тебя. И не отвечал он. И плохо мне стало так, что я на землю, на маки упал - умирать совсем. И тут Он говорит мне - "Не умирай, Эна. Я Живой". И дает мне руку - вставай. И коня подводит - конь на зов его прибежал, узнал его. Вот этот конь, Буланый мой, со звездой во лбу.

Эна нежно погладил коня по теплой шее, по густой гриве.

- Это - теперь твой конь, Каэрэ. Матушка тебе его отдала, - сказал он вдруг, как будто все это время говорил и с Каэрэ.