Жеребята (СИ)

Баэ деловито снова потянул Сашиа за рукав.

- Госпожа, хорошенькая, миленькая, госпожа, вы знаете, ли-Игэа, ну ваш-то дружок, врач-фроуэрец, у которого семья в буране погибла, он-то на башню ушел, вот сейчас мимо меня пробежал... Вы уж, госпожа, бегите за ним, вас пропустят на Шу-этел, даром, что вы покамест дева Шу-эна, а то он руки на себя наложить готов, как Аэй с детьми в поле пропали...

- Молчи, молчи, Баэ! - закричала Тэлиай, словно очнувшись. - Молчи!

Сашиа неуклюже рванулась из объятий рабыни, выскочила в двери, ведущие в сторону дороги на Шуэтэл, и не услышала последних слов подростка-конюха:

- А у ли-Игэа сейчас детей нет, он меня может заместо Огаэ усыновить. Тогда пускай и Сашиа в жены берет. Он теперь великий советник и придворный врач, ему цепь золотую дали. Вот свезло-то, вот свезло! Велик Всесветлый!

Он едва увернулся от затрещины, которую хотела дать ему старая ключница.

+++

Сашиа, не помня себя, неслась по узким улочкам Тэ-ана. На башню есть короткий и длинный пути. Тогда, в грозу, Аирэи ушел путем длинным - через площадь храма Шу-эна Всесветлого, но был еще и короткий путь - через сады, мимо храма Ладья.

То и дело наступая в растаявшие лужи и поднимая брызги холодной воды, девушка бежала тропами садов по влажной черной земле. Через стволы вдалеке уже белелись стены Ладьи.

- О, Тису, - прошептала, едва шевельнув губами, Сашиа, задыхаясь от бега и чертя две линии - на груди слева, под покрывалом. - О, задержи его!

Башня Шу-этэл возвышалась над городом, стройная и светящаяся в лучах взошедшего солнца. Кирпичи ее стен были красно-коричневые, словно запекшаяся кровь.

- Я - дева Шу-эна, - сказала Сашиа, и стражники отступили.

Только девы Шу-эна из всех женщин могут всходить на эту башню для молитвы. Только они. Но если какая-то из них дает обет башни, то к ней, на самую верхнюю площадку, граничащую с небом, выложенную мрамором с золотыми прожилками, могут подниматься все. Три дня. Земля оттуда кажется далекой, а небо близким. "Площадка Дев Шу-эна" - так она называется.

Лестница идет, круто поворачивая и поворачивая - вверх, вверх... Сашиа хватается за перила, в глазах у нее темнеет - она ничего не видит перед собой. В отчаянии она скидывает тяжелое покрывало, и оно падает на истертые гранитные ступени. Сашиа, ощутив нежданную легкость, перепрыгивает пролеты и вдруг оказывается на самой верхней площадке башни. По ногами ее - светлый мрамор с золотыми прожилками, вверху - синее небо, а впереди...

Впереди - черный силуэт, закрывающий собой диск солнца. Кто-то, высокий, в длинном плаще, стоит у самого края площадки Дев Шу-эна.

Что-то подсказывает задыхающейся, едва не лишающейся чувств Сашиа, что надо сделать - и она не кричит: "Игэа!". Она кидается к краю над пропастью между голубым небом и дальней землей, и хватает человека на краю ее сзади за ноги. За колени. И они вместе скатываются по гладкому мрамору к гранитным ступеням.

- Не умирай, Игэа, - выдыхает Сашиа и теряет сознание.

Она не видит, как Игэа встает, скидывает тяжелый и неудобный плащ, как спускается по боковой маленькой лесенке в каморку под мраморным полом площадки Дев Шу-эна и приносит оттуда корзину, полную жертвенной еды и кувшины с водой и новым вином. Он отрывает зубами правый рукав своей рубахи - ткань льняная, как та, из которой шьют нижние ризы жрецов Всесветлого - и смачивает белое полотно водой, вином и ароматным маслом.

- Дитя мое, Сашиа, - слышит она и чувствует прохладную влагу на своем лбу. - Как ты пришла сюда? Как ты узнала? Тебе плохо, Сашиа...

- Нет, - ответила она - неожиданно для себя ясно и звонко. - Я уже не больна. Я выздоровела.

Игэа поднял ее - словно ребенка. "Какой он сильный, Игэа!" - удивилась Сашиа. - "Как Аирэи!"

- Уйдем отсюда, здесь - ветер, холодный ветер... - говорил Игэа. - И давай пообедаем. Видишь, жертвенная корзина полна всякой всячины. Бери-ка лепешку, нет, не эту - вот эту, медовую, с тмином... Вот так...

Его правая рука обнажена по плечо - она кажется такой же живой, как и левая, только неестественно лежит на складках шерстяного плаща.

- Я обо всем знаю, Игэа, - сказала Сашиа. - Аэй...

- Да... - ответил Игэа, склоняя голову, и тяжелая золотая цепь на его груди блеснула в лучах солнца. - Мы давно решили - если меня арестовывают, она хватает Лэлу и бежит к степнякам. Она - наполовину соэтамо, наполовину степнячка, ее приняли бы там, и они были бы спасены.

Он говорит теперь сбивчиво, коверкая аэольские слова, иногда переходя на фроуэрский.

- Но ты ведь всё знаешь? В с ё? - внимательно вглядывается вдруг он в ее лицо.- Тэлиай рассказала тебе? Все-таки не сдержалась?

Он обнимает Сашиа левой рукой, а она гладит и целует его безжизненную правую.

- Бедный, бедный Игэа... - она хочет сказать, чтобы он не умирал, чтобы не подходил к краю башни - где небо обрывается вниз, и - не может. Слезы подступают к горлу и начинают душить ее.

- Так, плачь, плачь - о, Сашиа! - горе должно выходить слезами...

Игэа молчит, кажется, он плачет сам.

- Их нашли в степи мертвыми? - спрашивает, наконец, Сашиа.

- Их не нашли, - отвечает он. - Снег замел все дороги. Они наверняка замерзли в снегу... дети, Аэй, Каэрэ...

Сашиа вздрогнула так, что корзина с жертвенными дарами перевернулась, а кувшин с вином разлился. Темнокрасные струйки побежали по мрамору с золотыми прожилками, срываясь вниз, у тонкого, как лезвие бритвы, края между мрамором и синим небом.

- Ты н е з н а л а?! - сказал убито Игэа. - Тэлиай сдержала слово. Это я - не сдержал.

Сашиа молчала. Слезы высохли на ее глазах. Она смотрела, как ручеек молодого вина бежит к небу, чтобы сорваться вниз.

- Но нам надо жить, Игэа, - вдруг сказала Сашиа. - Тису желает, чтобы мы еще жили. Когда придет срок, он позовет...

Она встала на ноги, и Игэа тоже поднялся.

Она подала ему белый шерстяной плащ, с пятнами вина - словно пролитой крови - и сделала шаг к краю. Он тревожно шагнул следом, но она сказала просто:

- Не бойся за меня. Лучше дай мне флейту - она там, в нише.

- Ты не можешь играть на ней - она только для давших обет Башни, - в священном страхе проговорил Игэа.

- Могу. Я - дева Шу-эна. Обет Башни - вся моя жизнь.

Только Табунщик властен в своей весне.

Он собирает в стаи звезды и птиц.

Он в свой табун собирает своих коней,

Он жеребят своих через степь ведет.

Гривы их - словно радуга над землей,

Ноги их быстры, копыта их без подков,

Нет на них седел, нет ни шор, ни узды,

На водопой к водопадам он их ведет,

Мчится весенней степью его табун,

Мчится, неукротимый, среди цветов,

Мчится средь маков, степь одевших ковром.

Только Табунщик властен в своей весне.

Она закончила и стояла, рядом с ручьем из вина, с распущенными волосами, спиной к синему небу, на белом мраморе с золотистыми прожилками. Игэа стоял рядом.

- Мы должны идти к Иокамму и ждать, что случится с Аирэи, - твердо, почти повелевающе, сказала она.

И только теперь они заметили, что служка Башни смотрит на них с испугом и злобой - снизу, с лестницы. В руках у него было синее покрывало, брошенное Сашиа.

- Вам нельзя здесь находиться - сказал он. - Вы... вы задержаны! Стража!

- Помолчи, - ответил Игэа, величественно накидывая белый плащ и беря Сашиа за руку... - На колени, когда говоришь с советником правителя Миаро и Фроуэро!

- Простите, простите, - залепетал тот, падая на мраморные плиты. - Не распознал, ваше сиятельство! Не заметил! Чего изволите?

- Крытые носилки, - приказал Игэа. - И шестерых рабов к ним.

+++

Носилки, в которых Игэа и Сашиа рабы принесли к зданию Иокамма - рядом с храмом Шу-эна Всесветлого - едва смогли поставить на землю. Сотни людей, знатных и простых, собрались к зданию совета города.